Марианна Басина - Петербургская повесть

«ЧТО ТЕБЕ СКАЗАТЬ О НАШИХ?»

В начале 1832 года Гоголь писал Данилевскому: «Что тебе сказать о наших? Они все, слава богу, здоровы, прозябают по-прежнему, навещают каждую среду и воскресенье меня, старика, и к удивлению, до сих пор еще ни один из них не имеет звезды и не директор департамента». Под словом «наши» Гоголь разумел товарищей по Нежинской гимназии, которые жили в Петербурге и которых он в шутку называл то «однокорытники», то «одноборщники».

С тех пор как дела его улучшились, Гоголь мог принимать у себя товарищей, не боясь более упреков Марии Ивановны в расточительности. Да и расточительность была невелика — чай с кренделями, а то и с сухариками собственного изготовления. Елизавета Васильевна вспоминала, что брат, когда они жили у него до поступления в институт, ожидая гостей, «сам смотрел за всем и даже сам приготовлял какие-то сухарики, обмакивая их в шоколад, — он их очень любил».

Гоголь не хвастал, рассказывая в письме дядюшке, что умеет шить, стряпать, малярничать. Летом в Васильевке выкрасил стены и потолок в зале и гостиной, разрисовал их бордюрами, букетами, арабесками. И теперь сам, по своему вкусу, устроил все в петербургской квартире: расставил мебель, книги, безделушки. Только шить занавески нанял женщину, но кроил и показывал, как шить, сам.

Он терпеть не мог симметрии. Мебель у него стояла не по стенам, как у всех, а в углах и посредине комнаты. Столы — у кровати, у печки. Он и в гимназии делал все по-своему. На замечания возражал:

— Что я, попугай. Я сам знаю, что мне нужно!

Он был своеобычен и в большом, и в малом. Раньше его за это обзывали дураком, теперь оригиналом. Он не обижался и всегда умел ответить. Как-то во время гулянья в гимназическом саду Гоголь пошел наперерез товарищам и нечаянно толкнул одного из них. Тот сказал:

— Дурак!

— Ну, а ты умный, — ответил Гоголь, — и оба мы соврали.

Профессор Никитенко записал в своем дневнике: «Был на вечере у Гоголя-Яновского, — автора весьма приятных, особенно для малороссиянина „Повестей пасичника Рудого Панька“. Это молодой человек лет 26-ти, приятной наружности. В физиономии его, однако, доля лукавства, которое возбуждает к нему недоверие. У него застал я человек до десяти малороссиян, все почти воспитанники нежинской гимназии».

Гимназических товарищей тянуло к Гоголю. С ним было интересно. И в Нежине, когда он, щуплый, остроносый мальчишка с насмешливыми глазками, рассказывал о чем-нибудь, изображал кого-нибудь, и теперь, когда он стал писателем.

Приходили Николай Прокопович, прозванный Красненьким за румяное лицо, Иван Пащенко, Евгений Гребенка, Аполлон Мокрицкий, Константин Базили — Базиль, Василий Любич-Романович и другие.

Больше других любил Гоголь Прокоповича. Чувствовал его преданность, ценил деликатность. Красненький никогда ничего не выспрашивал. Скажешь — хорошо, и не скажешь — тоже. Не пенял за скрытность. Они часто виделись. То Прокопович являлся к Гоголю, а то Гоголь брал извозчика и катил к Прокоповичу в Свечной переулок. Заставал в халате с трубочкой. Пили чай, разговаривали, валялись на диване. Прокопович был беден, перебивался уроками, бегая по городу из конца в конец. В гимназии он пробовал сочинять, участвовал в спектаклях. И теперь изредка печатал стихи, задумал идти на сцену, для чего посещал театральное училище. С актерством не вышло. С сочинительством тоже. Гоголь огорчался. «Изо всех тех, которые воспитывались со мною, — рассказывал он Плетневу о Прокоповиче, — у него раньше чем у всех других показалась наглядность, наблюдательность и живопись жизни. Его проза была свободна, говорлива, все… прочило в нем плодовитейшего романиста». Но сам Прокопович не верил в свой талант и, намыкавшись, все больше склонялся к мысли остаться учителем, получить казенное место, верный кусок хлеба.

И Ивана Пащенко бог не обидел способностями. Большой выдумщик, он в гимназии тешил товарищей невероятными историями, за что и получил прозвище Вральник. Гоголь любил его за мягкость характера, чуткость к прекрасному, называл «музыкальная душа». А «музыкальная душа» скрипел пером в министерстве юстиции, тянул чиновничью лямку.

Аполлон Мокрицкий тоже поначалу подался в чиновники, поступил в департамент горных и соляных дел. А потом оставил службу и занялся живописью.

Василий Любич-Романович, как и большинство его товарищей, тоже был чиновником, служил в одном из департаментов министерства юстиции. Любовь к литературе, которую сохранил он с гимназических лет, побудила его заняться переводами. Переводил он с польского, немецкого, французского, английского и итальянского прозу и стихи, печатался в журналах. Он еще раньше Гоголя сотрудничал у Дельвига в «Литературной газете».

В 1833 году на квартире Гоголя стал бывать смуглый грек Константин Базили, который незадолго перед тем при-,ехал в Петербург. Появление Базили обрадовало Гоголя — они дружили в гимназии. Базили был родом из Албании. В городах южной России жило немало греков. Одни поселились здесь издавна, другие недавно, спасаясь от жестокости турок, поработивших их родину. Родные Базили принадлежали к последним. Летом 1822 года в Нежинскую гимназию пришло известие от ее попечителя графа Кушелева-Безбородко, что он намеревается прислать для учения «несколько детей греческих семейств, ныне по смутным обстоятельствам находящихся в Одессе». Вскоре шесть греческих мальчиков прибыли в Нежин. Одного из них звали Константин Базили. За свои двенадцать лет он много пережил и рассказывал товарищам о борьбе за свободу Греции, об ужасах кровавой расправы с греками в Константинополе, о разрушении древних Афин. Гоголю запомнились эти рассказы. Он восхищался землей Эллады.

     Земля классических, прекрасных созиданий,И славных дел, и вольности земля!      Афины, к вам в жару чудесных трепетаний.Душой приковываюсь я!

Так писал Гоголь в «Ганце Кюхельгартене».

В Петербурге Базили определился на службу в министерство иностранных дел — мечтал стать дипломатом. Для этого у него имелись данные.

Пожалуй, единственным из товарищей, появление которого вызывало у Гоголя смешанное чувство недоумения и досады, был Нестор Кукольник. Казалось бы, почему? Красноречивый, начитанный, прекрасный музыкант, Кукольник обладал и поэтическим талантом. Но… Гоголь еще в Нежине дал ему насмешливое прозвище Возвышенный. Все у Возвышенного было ненатурально, высокопарно — его стихи, трагедии, разговоры, игра на школьной сцене. Гоголь не мог без смеха вспомнить, как Кукольник, играя Дмитрия Самозванца в трагедии Сумарокова, с пафосом выкрикивал последний монолог и, подобно трупу, грохался наземь. На многих это производило сильное впечатление, а его, Гоголя, смешило. Его смешило и то, что Кукольник разыгрывает из себя гения, натуру избранную, недюжинную, ходит окруженный толпой поклонников, с одинаковым апломбом толкуя об интегралах и Моцарте, о российской истории и итальянской поэзии — обо всем на свете. И трагедии Кукольника Гоголю не нравились — они были мишурны, фальшивы. От потока громких слов звон стоял в ушах.