Пикассо. Иностранец. Жизнь во Франции, 1900–1973 - Анни Коэн-Солаль

14

«Я тенор, который берет на ноту выше, чем написано в партитуре!»

Я тенор, который берет на ноту выше, чем написано в партитуре!{180}

Пабло Пикассо

Лето 2018 года. Госоль наводнен туристами, гуляющими по центральной площади. С балкона мэрии свисает баннер, украшенный желтой лентой с лозунгами: «За демократию! Защитим наши права! Свободу политзаключенным!» По соседству с мэрией, перед входом в Центр Пикассо, прямо на земле, сидят подростки и играют в карты…

Госоль расположен чуть меньше чем в десяти километрах к югу от Сердани, пограничной территории, поделенной между Испанией и Францией по Пиренейскому договору 1659 года. «Французское государство “аннексировало”, “интегрировало” и в конечном счете “ассимилировало” ту часть долины, которую приобрело в 1659 году. Испанское государство сделало то же самое, но совершенно по-другому, и в результате там сформировалась совершенно иная реальность»{181}, – писал в одном из своих исследований американский историк Питер Салинс. Так и Госоль, не принадлежа к Сердани, но соседствуя с ней, тоже сформировал свою собственную реальность. «Поселения Сердани были организованы по принципу “общин”, которые благодаря относительной слабости сеньориальной монархии Каталонии обладали некоторой независимостью и могли сами управлять своими делами»{182}, – поясняет Салинс.

Как же чувствовал себя на этой уникальной территории Пикассо, приехавший сюда прямиком из Парижа? Он покинул столицу, прекрасно сознавая, что обстановка во Франции становится все более напряженной. Из-за беспрецедентного роста преступности, из-за разгула банд апашей парижское общество Третьей республики с подозрением относилось ко всем отщепенцам – к тем, кого называли цыганами, бродягами, богемой. А Пикассо, напротив, испытывал ко всем этим маргиналам и отверженным искреннее сочувствие{183}, они постоянно привлекали его взгляд, не случайно же в его работах раннего парижского периода так много проституток, нищих, акробатов и странствующих комедиантов…

В марте 1906 года новым министром внутренних дел Франции был назначен Жорж Клемансо. Вступив в должность, он первым делом начал крупномасштабную реформу полицейского ведомства, ранее не имевшего ни должного финансирования, ни управления. «Полиция должна раскрывать преступления и защищать граждан страны. Но сил у полиции явно недостаточно»{184}, – говорил он в одной из своих речей, имея в виду тех самых людей, которые в 1901 году по ошибке поставили на Пикассо клеймо: «анархист под наблюдением».

Желая переменить обстановку, Пикассо делает выбор в пользу «мелких торговцев, коммивояжеров и контрабандистов, которые ездили на мулах по десяткам горных тропинок». Он отправляется к тем, кто со времен Средневековья благодаря своей мобильности, прагматизму и изобретательности построил на Пиренеях подпольную трансграничную экономику. «Пограничные патрули там контролировались бандитами. Горные жители проложили “торговые пути” так, чтобы избежать дорожных и таможенных сборов»{185}. Начиная с XIII века «основные товары отправлялись морем, а предметы роскоши перевозились по суше… Караваны мулов, нагруженные дорогими шелками цвета индиго, золота и серебра, продвигались по большим дорогам, преодолевая горные перевалы. И поток этих торговцев был нескончаем». Так обстояло дело в Госоле, где с XIII века «коммивояжеры занимались распространением ароматических масел – высокодоходного продукта, который перевозился с большими рисками из-за хрупкости стеклянных бутылок. Если бутылки разбивались, то по специфическому запаху разлитого масла полиция легко могла выследить контрабандистов и отправить их на виселицу»{186}. До 1829 года в испанских портах и на границах не было финансового надзора, поэтому «контрабандой занимались практически все испанцы»{187}. Это была своего рода «неформальная» экономика, в которой смешивались религиозные, финансовые и социальные аспекты.

В течение этих двух летних месяцев Пикассо жил в гостинице «Кэл Тампанада», хозяином которой был пользовавшийся в Госоле большим уважением Хосеп Фонтдевила, когда-то тоже занимавшийся контрабандой. В этой гостинице Пикассо расцвел. Жители деревни до сих пор с восхищением говорят о его мастерстве показывать карточные фокусы. Рассказывают даже, что старый Пеп Фонтдевила настолько проникся симпатией к молодому художнику, что хотел присоединиться к нему в Париже.

Так что же на самом деле происходило с Пикассо в горах? Для чего он обрек себя на добровольное отшельничество? Ему нужно было отыскать путь, который бы вывел его на дорогу авангарда. В Госоле он увидел мир совершенно по-другому, получил ценный опыт, нащупал свой собственный почерк. Точно так же когда-то искали себя Гоген в Полинезии и Понт-Авене; Матисс, уединившись в Коллиуре; Дерен в Англии, бродя по залам Британского музея. Каждому из этих художников нужно было на какое-то время сменить привычное пространство и увидеть мир по-новому, с другого ракурса. Пожив всего несколько недель в Госоле, Пикассо сразу почувствовал себя своим в этих горах и в письмах к друзьям даже стал подписываться по-новому: «Обнимаю, твой друг Пикассо, Эль Пау{188} де Госоль»{189}. Перемена в нем после Парижа произошла колоссальная, достаточно сравнить два его автопортрета, чтобы это обнаружить, – «Автопортрет с палитрой» (Self-Portrait) 1906 года, на котором он изобразил себя суровым, угловатым мальчишкой с коротко стриженными волосами и торчащими ушами, со взглядом, обращенным внутрь себя, и колоритный, динамичный автопортрет 1901 года «Я, Пикассо!» (Yo, Picasso!), на котором он выглядит самоуверенным, довольным и полным жизни, готовым завоевывать Париж.

«Здесь я много работаю, как и в Париже. Уже начал несколько новых вещей»{190}, – писал он Гертруде Стайн, имея в виду картины «Мальчик, ведущий лошадь» (Boy Leading a Horse), начатую еще до Госоля, и «Гарем» (The Harem), на которую его вдохновило полотно Энгра «Турецкая баня» (The Turkish Bath).

«Деревня очень красивая, и вчера я кое-что начал. Посмотрим, что получится…»{191} – сообщал он своему другу Энрику Казановасу.

После всех клоунов и акробатов, проституток и любителей абсента он сосредоточил внимание в Пиренеях в основном на трех моделях: Фернанде, Фонтдевиле и местной жительнице по имени Эрминия. Но создавая их портреты – «Фернанда с шалью» (Fernande with Shawl), «Посмертная маска» (Death Mask) Хосепа Фонтдевилы и «Женщина с хлебами» (Woman with Loaves), он все время искал что-то свое. Его опыт работы в Госоле послужил связующим звеном, объединившим все его предыдущие периоды, когда он был под влиянием Энгра, Гогена, Эль Греко, Веласкеса, иберийского искусства и прежде всего Сезанна{192}. Поэтому неудивительно, что в Госоле он вдохновлялся деревянной иконой Божьей матери, которую обнаружил в местной церкви.

Постепенно он отказался от повествования и перешел к стилизациям и упрощениям. «Женский торс» (Woman’s Torso) – пожалуй, один из лучших примеров таких работ, где художник изобразил «персонаж без истории»{193}. Кем была эта неопознанная девушка? Мы