Жизнь с гением. Жена и дочери Льва Толстого - Надежда Геннадьевна Михновец
Жизнь с гением. Жена и дочери Льва Толстого читать книгу онлайн
Личность Льва Николаевича Толстого, писателя, мыслителя, общественного деятеля, вызывает самый живой интерес. Каким был Толстой в повседневной жизни? Как складывались его взаимоотношения с близкими людьми? Какой отклик находили его духовные искания в семейном кругу?
«Жизнь с гением: Жена и дочери Льва Толстого» – уникальное издание: под одной обложкой объединены две книги, ранее подготовленные в «Азбуке» и успевшие стать библиографической редкостью. Их автор – Надежда Геннадьевна Михновец, известный литературовед, доктор филологических наук, исследователь русской литературы XIX века.
Первая книга – «Любовь и бунт» – построена на дневниковых записях Софьи Андреевны 1910 года, которые сопровождаются свидетельствами других членов семьи и близких писателю людей: публикуемые вместе, эти документы освещают сложные и драматичные события последних месяцев жизни Л. Н. Толстого, предшествовавшие его уходу из Ясной Поляны. Вторая – «Три дочери Льва Толстого» – прослеживает судьбы Татьяны, Марии и Александры Толстых; в ней открываются ранее неизвестные страницы их биографий, относящиеся не только к жизни в отцовском доме, но и к эпохе бурных перемен, начавшейся вскоре после кончины Л. Н. Толстого.
Обширный фактический материал, большой круг источников, в том числе архивных, послуживших основой для увлекательного повествования-исследования, а также фотографии – все это позволяет ощутить атмосферу яснополянской жизни, центром которой был Лев Николаевич, и делает издание настоящим подарком для знатоков и любителей отечественной литературы.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Татьяна Львовна не обольщалась сиюминутными восторгами в свой адрес, а мирские сложности старалась принимать со смирением. За месяц до открытия академии записала: «Начинаю не на шутку бояться за судьбу академии. Деньги все вышли, и мало надежд на новые поступления. Учеников записалось очень мало. С таким количеством не стоит начинать. 〈…〉 Я слишком понадеялась на свои силы. Я стара и занята бесчисленным количеством дел»[1469].
Желание посетить монастырь и размышления об истинном смысле человеческого существования («Жизнь в совершенствовании своей божественной сущности, в работе среди природы, в борьбе со страстями, неизбежно приносящими горе и бедствия») рождались в ответ на тенденции современного искусства.
Другой отклик со стороны Татьяны Львовны на современные полотна вряд ли был возможен: в ее понимании человек имел божественную природу, а человек эпохи модернизма был оставлен на самого себя.
Между тем материальные сложности вносили в жизнь свои коррективы. 6 мая 1929 года, на второй день Пасхи, Татьяна Львовна сначала вспомнила о московском празднике Пасхи своей юности, потом невольно сравнила его с парижским:
«Вспоминались прежние приготовления: задолго до Пасхи приготовлялось белое платье, красились самые разнообразные яйца, шли разговоры о том, где быть у заутрени. Выбиралась церковь, куда ехало большинство знакомых. Обсуждался вопрос, кого пригласить разговляться. 〈…〉 В 12-м часу ночи мы с мама́ шли одеваться и приказывали запрягать карету. Сергей Петрович[1470] надевал ливрею, и мы ехали обыкновенно в дворцовую церковь в Кремль. Мама́ ее любила по воспоминаниям детства. Это был приход Берсов. И там она венчалась. 〈…〉 После заутрени ехали домой. Там был приготовлен „пасхальный стол“ с куличами, пасхами, окороком, заливной осетриной, пестрыми яйцами и т. д. Все ели нездоровую, тяжелую пищу и под утро расходились спать.
Папа́ никогда не участвовал ни в приготовлениях, ни в поездке в церковь, ни в ночном разговенье. Мы к этому привыкли, не удивлялись и не спрашивали ни у него, ни у себя причины этого. У мама́ была такая крепкая уверенность в том, что все это необходимо, что мы, дети, подчинялись. Конечно, мы у заутрени не молились и не верили в воскресение Христа. Но в необходимости соблюдения обряда мы не сомневались.
Может быть, поэтому вчера, когда я готовила и накрывала свой и Танин скромный завтрак в нашей маленькой кухоньке, мне было немножко грустно. Вареный рис и жареная картошка – вот наш „menu“ вчерашний. Стаканы из-под горчицы, старая клеенка в виде скатерти.
Я не жалуюсь. Но иногда грустно. А главное, обидно, что нет времени на дело, которое, может быть, одна я могла бы сделать. Сколько хочется и надо описать. Начала переводить на английский язык свои детские воспоминания. Начала лекцию „Толстой и мир“. Заказана лекция „Tolstoi sur la bonte“[1471]. Это – для „Semaine de la bonte“[1472].
Эта последняя мне не очень по душе: bonte[1473] есть следствие религиозного взгляда на жизнь – результат, а не источник.
Хочется в академии прочесть лекцию о Ге. Главная мысль: творчество заражает и живет, если художник горит любовью. А приходится подметать, стелить постели, готовить завтрак, обед, мыть посуду. Денег нет совсем. Живем на ту тысячу, которую Таня получает[1474], и на деньги, которые платят трое жильцов. Иногда перепадают гонорары за лекции. Но это немного. И часто я читаю бесплатно. Это приятнее.
Дела академии пугают. Затрачены те 250 000 фр., которые дала Loup Mayrisch[1475]. Учеников нет еще. Помещение не вполне готово, предстоят еще расходы, а денег нет. Приходится просить посторонней помощи, а это тяжело. Я написала двоим и ничего не получила в ответ»[1476].
Ученики были такими же безденежными эмигрантами. Сергей Михайлович Толстой вспоминал: один из учеников, в будущем «знаменитый реставратор икон, буквально умирал с голоду. „Не выбрасывайте натюрморт, – просила тетя Таня в начале занятий, – он оставлен для М. О.“; и он брал „натюрморт“ с собой: селедку или другие продукты, если они были съедобны»[1477]. Вместе с тем ученики со временем сумели отстоять себя. В Русскую академию поступил двадцатисемилетний Леонид Успенский, ставший впоследствии иконописцем и видным специалистом по иконописи[1478].
Татьяна Львовна старалась, проводя домашние вечера, объединить художников-эмигрантов. Известный портретист Б. Д. Григорьев, ставший в 1930 году профессором академии, писал: «Глубокоуважаемая Татьяна Львовна, поздравляю Вас с Новым годом. Надеюсь, Вы уже снова в Париже, работаете пока и без меня новых балов не устраиваете. Когда у Вас будут балы, непременно скажите мне – приеду поглядеть на Толстых, да и на всех, кто у Вас бывает. Какой славный вечер я провел у Вас…»[1479]
Занимаясь делами академии, Татьяна Львовна не оставляла своего главного – толстовского – дела. Она не только читала лекции, но и начала участвовать в дискуссиях.
Сухотина вела обширную переписку, поддерживала отношения с почитателями творчества отца. В мае 1927 года, приехав в Швейцарию, чтобы выступить с докладами в Цюрихе и Женеве, она побывала в Монтрё в гостях у Ромена Роллана, ранее обратившегося к ней с просьбой указать на неточности в его книге «Жизнь Толстого», которую он задумал переиздать к юбилею писателя. В октябре 1927 года Роллан писал ей: «Я был потрясен Вашей лекцией о Вашем отце и матери, так восхищен и покорен прозвучавшей в ней беспристрастностью, что не мог не рассказать о ней моим друзьям, а именно главному редактору журнала „Europe“. Горячо убеждая его попросить Вашего разрешения опубликовать эту лекцию». Французский писатель хотел, чтобы статья вышла в юбилейном толстовском номере и противостояла атмосфере, сложившейся в Париже среди интеллигенции. «В любом случае я желаю, – писал он, – чтобы Ваша статья была широко опубликована, чтобы закрыть рты тяжелой и лживой болтовне, которая не замедлит распространиться в большом
