Петр Григоренко - В подполье можно встретить только крыс…

Больше ждать здесь было нечего. И мы разошлись по домам. Провокация была, таким образом, сорвана, но мне хотелось, кроме того, проучить «топтунов», чтоб они больше не нахальничали. Поэтому на следующее утро пошел к начальнику отделения. Он ничего мне не сказал, отговорился тем, что еще не разобрался с этим делом. Я пришел на следующее утро. Он, очевидно, увидев меня в окно, выбежал навстречу и на ходу сказал, что его срочно вызвало начальство. Сел в машину и уехал. И на следующее…

Он уклонялся от встреч, изворачивался, придумывал отговорки, но в конце концов не выдержал: «Ну, зачем Вам их фамилии? Ведь Вы же прекрасно знаете, кто они. Да и что Вы с ихними фамилиями сделаете? Их уже все равно наказали „за срыв операции“. Ведь мы с их помощью должны были оформить Вам 15 суток, а Вашему приятелю дело „за хулиганство“, а они, идиоты, нализались и все сорвали».

Так фамилий я и не узнал.

А жизнь меж тем шла своим чередом и приходилось считаться с ее неумолимыми законами. Вот остановилось и горячее сердце Алексея Евграфовича. Еще вчера вечером, 9 ноября 1968 года, мы с ним сидели за одним столом, разговаривали, пили крепкий чай. Он смеялся своим заразительным мальчишеским смехом, а сегодня в половине десятого утра телефонный звонок и голос Веры Ивановны: «Алеши не стало».

Нельзя поверить! Нельзя понять! Ну как же я без него? Жизнь потеряла краски и смысл. Впоследствии, рассказывая о похоронах, которые состоялись в московском крематории 14 ноября 1968 года, я писал, что похороны Костерина Алексея Евграфовича перевернули еще одну страницу повествования о времени страшном, о делах людей, утративших суть человеческую.

Кто из нас не возмущался до глубины души, читая, как католическая церковь подвергла гонениям мертвого Паганини?! Но нечто подобное произошло и на наших глазах. И не где-то в медвежьем углу, на краю света, а в столице «первого в мире социалистического государства». И не в среде каких-то мракобесов, а в «культурном обществе», среди людей, именующих себя «инженерами душ человеческих». И не в лоне средневековой католической церкви или какой-то мракобесной секты, а по инициативе людей, называющих себя коммунистами и носящих в своих непротивосердечных карманах красные книжечки с образом Ильича.

Алексей Костерин умер 10 ноября в 9 часов 20 минут. Никто, разумеется, не думал, что он будет жить вечно. Но в нем было столько оптимизма и юношеского задора, глаза его сверкали так молодо, а смех был столь заразителен, что никто из нас не думал о худшем. Состояние его ухудшилось еще перед праздником. Накануне (9 ноября) ему стало еще хуже и врач сказал его жене – Вере Ивановне – «Приготовьте себя в самому худшему». И все же думать о самом худшем не хотелось. Да и Алексей не позволял нам обращаться к таким мыслям. Он по-прежнему шутил, заразительно смеялся, обсуждал с друзьями перспективы демократизации нашей жизни. Поэтому, когда произошло страшное, бессмысленное, мы все были поражены, потрясены, оказались в столь шоковом состоянии, что в первый день не смогли ничего предпринять – ни оповестить друзей и родных, ни сообщить в организацию писателей, членом которой он состоял со дня ее создания.

Каково же было наше удивление, когда на следующий день (11 ноября) наши представители – племянница Ирма Михайловна и один из его друзей Петр Якир, – прибывшие около 12 часов в Союз писателей, узнали, что там все известно. Больше того, они уже назначили время кремации – 16 часов 12 ноября, т.е. оставалось в нашем распоряжении всего около суток. Наши представители, разумеется, запротестовали. Петр Якир сказал: «Этого времени, конечно, хватит на то, чтобы сжечь мертвое тело. Но нам надо еще и проститься с покойным». И вот тут впервые были произнесены слова, которые затем сопровождали нас вплоть до печки крематория: «Вам что, демонстрация нужна? Этого мы вам не позволим!»

Наши представители обратились к Ильину, сослались на положение, по которому для усопших ветеранов ССП предусмотрено – давать объявление в печати о смерти, месте и времени прощания с покойным, и похорон, публиковать некролог, предоставлять для прощания с покойным и для гражданской панихиды место в доме литераторов, хоронить за счет средств литфонда на Ново-Девичьем кладбище, – и попросили все это для Костерина – члена ССП со дня его основания. Но во всем этом было отказано. И опять под девизом – «Мы вам не позволим устраивать демонстрации». Под конец все же «смилостивились» и взяли на средства литфонда оплату за катафалк и за кремацию. Однако нам пришлось заявить, что мы откажемся и от этой милости, т.к. литфонд так спланировал подачу катафалка и доставку гроба, что мы могли видеть покойного только в течение тех нескольких минут, когда он будет находиться на постаменте в крематории. Тогда литфонд пошел на уступки: согласился, чтобы гроб с покойником был выставлен на один час в похоронном зале морга, оплатил в крематории за два срока, т.е. предоставил нам постамент и трибуну на полчаса и зафрахтовал, помимо катафалка, еще и два автобуса (впоследствии литфонд отказался оплатить счет за автобусы). Уже без литфонда мы сняли столовую для поминок.

Таким образом, все устраивалось более или менее прилично. Но в день похорон вдруг пошли сюрпризы. Началось с того, что автобусы с людьми и венками к моргу не подпустили – остановили метров за 800. Кто остановил? Городская служба регулирования. По «странному» стечению обстоятельств, она выставила ровно за час до нашего приезда регулировочный пост у въезда на территорию Боткинской больницы. Правда, пост там не задержался надолго; он был снят сразу, как только мы убыли из морга. За время своего существования он проделал огромную работу – задержал два наших автобуса и… больше ничего.

Вторым сюрпризом, правда, не совсем неожиданным, оказалась усиленная забота о нашей «безопасности» со стороны милиции и сотрудников КГБ. И тех и других собралось вокруг морга немало. Парочка людей с голубыми книжечками прошла и в отделение, где тела усопших подготовляются к выдаче. После этого началось подлинное чудо. Покойника нам не выдали ни в 17 часов, как было условлено, ни в 17.10, ни в 17.20.

Мы заволновались. Несколько раз вызывавшийся нами зав.моргом бормотал что-то невразумительное и смотрел на нас умоляющими глазами. Офицер милиции, дежуривший у входа в морг, был буквально осажден моими друзьями, выражавшими свое возмущение самым энергичным образом. Но он и не пытался с ними спорить или оправдывать происходящее. Он просто заявил: «Ну, что вы хотите от меня? Я вас понимаю и сочувствую вам. Но вы же видели, кто туда зашел? Против них я бессилен».

В это время новый сюрприз. Подошли товарищи, готовившие поминки, и сообщили: «Столовую нам отказали. Все было уже приготовлено, но приехали двое в гражданском на серой „Волге“, зашли к директору. Затем туда был вызван зав. производством и шеф-повар. После этого нашим товарищам возвратили ранее полученный аванс, по существу ничем не мотивировав отказ от прежде достигнутой договоренности.