Шпаргалка для ленивых любителей истории. Комплект из 3 книг - Александра Маринина

в незаконнорожденности. Или все-таки Мария-Антуанетта позволила себе перейти определенную границу? Этого никто достоверно не знал, но подозрения были. Аксель фон Ферзен был предан королеве до самого последнего дня, именно он организовывал тот самый побег из Тюильри, который закончился так неудачно. И есть свидетельства того, что он пытался организовать побег Марии-Антуанетты из Консьержери. Третье обстоятельство связано уже не со слухами и сплетнями, а с документами. Когда родился Луи Шарль, король Людовик Шестнадцатый лаконично записал в своем дневнике: «Роды королевы. Рождение герцога Нормандского. Все прошло так же, как и с моим сыном». Возникает вопрос: как трактовать эту короткую запись? Что означают слова «так же, как и с моим сыном»? Людовик имел в виду, что старший сын, несомненно, его, а этот, младшенький, непонятно чей? Или король просто пропустил слово «первый» или «старший»? Может, торопился или устал… Поскольку ответ и по сей день не получен, вопрос так и висит в воздухе. А вот когда Луи Шарль умер в 1795 году, Аксель фон Ферзен написал: «Это последний и единственный интерес, который у меня оставался во Франции. В настоящее время его больше нет, и всего, к чему я был привязан, больше не существует». Что стоит за этими строками? Любовь и дружеское участие к королевской семье в целом или любовь конкретно к родному сыну? В начале нынешнего тысячелетия благодаря экспертизе ДНК возможное отцовство шведского дворянина было опровергнуто, а отцовство Людовика Шестнадцатого вроде бы подтверждено. Но… Во-первых, не будем забывать, что Шарль Артуа – не какой-то чужой дяденька, а родной брат короля, соответственно, ДНК обоих могут иметь очень много общего. Во-вторых, в распоряжении ученых оказались образцы волос Марии-Антуанетты и образцы волос принцессы Елизаветы, сестры короля, а также его дальних родственников, но не самого Людовика Шестнадцатого. Их сравнивали с образцами, извлеченными из засушенного сердца Луи Шарля, которое после вскрытия тела мальчика хранилось в специальном сосуде. Сосуд этот в течение двух веков переходил из рук в руки и сменил много хозяев, так что сегодня никто не взялся бы утверждать, что сердце принадлежит именно Луи Шарлю. Может быть, анатомический препарат взят у кого-то другого из королевских детей?

О значении результатов этой экспертизы мы еще поговорим, а пока давайте вернемся к малышу Луи Шарлю. Он был добрым и сентиментальным, но при этом волевым, упорным и стремился непременно выполнять обещания. Рано научился читать, к семи годам овладел латынью и итальянским, любил выращивать цветы. Одним словом, мальчик с таким характером и природными данными мог бы впоследствии стать неплохим правителем, если б ему предоставили такую возможность.

Но увы. После того как мятежные парижане вынудили королевскую семью переехать из Версаля в Тюильри, Мария-Антуанетта проводила с сыном много времени, читала ему, образованием же продолжала заниматься гувернантка, маркиза де Турзель. Потом, после неудачного побега, всех перевели в Тампль. В общем, все шло своим чередом, пока революционеры не казнили Людовика Шестнадцатого и не начали думать, как бы так сделать, чтобы роялисты, сторонники сохранения монархии, не превратили маленького принца в символ борьбы и не объединились вокруг него. Все знали, что как только королю отрубили голову, его брат Станислас Ксавье, граф Прованский, находящийся в эмиграции, немедленно объявил Луи Шарля следующим королем Франции Людовиком Семнадцатым, а себя – регентом до его совершеннолетия. А ведь в Европе очень многие, если не все, возмутились казнью короля и готовы были взяться за оружие, чтобы восстановить во Франции монархию. Да и в самой Франции оставалось немало тех, кто сочувствовал идеям королевского правления. Террор террором, а всех-то не выявишь и не перевешаешь. Так что с ребенком нужно было что-то решать, иначе он как магнит притянет к себе оппозицию.

Революционеры решили воспитать из него верного сына отечества, об этом мы уже говорили. Луи Шарля забрали, разлучили его с матерью, старшей сестрой Марией Терезой и теткой Елизаветой и передали под опеку немолодому сапожнику Антуану Симону и его супруге. Увели ребенка недалеко, он вместе с опекунами жил в том же Тампле, только в другом крыле, и Марии-Антуанетте даже удавалось иногда издалека увидеть сына, когда его выводили на прогулку. Поговорить с ним, обнять, поцеловать – нельзя, но хоть взглянуть… Это установленные и документально подтвержденные факты. А вот дальше начинается разнобой.

Одни источники утверждают, что супруги Симон заботились о мальчике и обращались с ним вполне прилично, покупали для него игрушки. Другие же уверяют, что сапожник и его жена истязали Луи Шарля, били, унижали, заставляли петь «Марсельезу» и наказывали за малейшую ошибку в тексте песни. В ряде источников указано, что Симон заставлял ребенка петь не «Марсельезу», а «Карманьолу» (это совсем другая песня, хотя тоже революционная) и вслух произносить проклятия в адрес аристократов и Бога. Более поздние исследования показывают, что над Луи Шарлем издевались, мучили его, лишали пищи, не давали спать, спаивали и даже приводили к нему проституток якобы для того, чтобы они заразили мальчика венерическими заболеваниями. В здравом уме такое трудно вообразить, но история показывает, что глубинная ярость толкает народ на невероятные зверства, по своей жестокости и изощренности не сравнимые ни с чем. Делалось все, чтобы вынудить ребенка подписать чудовищные показания против матери и тетки, обвинив их в инцесте. Нужно было сделать его слабым физически и сломать психологически. Похоже, революционерам-мучителям это вполне удалось. Луи Шарль кое-как поставил свою подпись под показаниями. Именно эта корявая и неуверенная подпись дала возможность исследователям сделать вывод о крайне тяжелом психическом состоянии ребенка: все знали, что Луи Шарль с раннего детства много и старательно учился и почерк у него к семи-восьми годам был четким и выработанным.

В январе 1794 года в служебной карьере Антуана Симона наступил перелом. Он ведь получил должность опекуна королевского принца не потому, что был сапожником, а потому, что был членом коммуны Парижа, то есть органа местного самоуправления (не путать с Парижской коммуной 1871 года!). И вот Генеральный совет коммуны обратил внимание на то, что многие члены манкируют заседаниями, не участвуют в обсуждениях, короче, прогуливают и неизвестно чем занимаются. Приняли решение: злостным прогульщикам запретить занимать оплачиваемые должности в административных органах. Не хотят ходить на заседания – не будет им никакой зарплаты из нацбюджета, пусть зарабатывают себе на жизнь, как хотят. А наш сапожник Симон как раз и был таким прогульщиком, получил должность опекуна сына врага народа и жил себе припеваючи. Ну и попал под раздачу наравне со всеми. За него пытались заступиться, просили сделать исключение, мол, человек на такой ответственной работе… Не прокатило. Симона уволили, пришлось ему