Дмитрий Фурманов - Из дневников (Извлечения)

Мог ли бы я его сделать лучше? Мог. Могу. Помню, Бабель как-то говорил мне:

— Вся разница моих (бабелевских) очерков и твоего «Чапаева» в том, что «Чапаев» — это первая корректура, а мои очерки — четвертая.

Эти слова Исаака не выпадали из моего сознания, из памяти. Может быть, именно они отчасти и толкнули на то, чтоб я кавказские свои очерки[65] — материал по существу третьестепенный — обрабатывал с такой тщательностью. Я на этих очерках пробовал себя. И увидел, что могу, что ушел вперед, вырос. Над очерками работал я долго и незаслуженно много зато убедился в важном, понял основное в мастерстве. И вот, писал дальше «Фрунзе», писал про «Отца»[66], свою «Талку» — над ними работал как бы по привычке так же усердно и тщательно, как над очерками, — значит, вошло в плоть, в существо, в обиход.

Уж и хотел бы, может, поторопиться, вежливо выражаясь — похалтурить, — ан совесть литературная и привычка — не дают! Это хорошо.

Очень ясно, что теперь вся работа в отношении количественном вообще пойдет тише. Ну и ладно. Эк, беда, подумаешь! Говорить откровенно — я и работаю-то уж не так сосредоточенно, как во времена «Чапаева», — тут и больная голова, переутомленность, занятость…

Вот взять «Писателей»[67]. Когда задумал и начал? Давно. Больше полгода. А что сделал? Мало. Только сырье по кучкам раскидал… Не работается. Не пишется. Да и не люблю как-то я эту книгу, — так не люблю, как «Чапая», даже «Мятеж». Но писать буду: и времени, труда много затратил, и тема интересна, и «Эпопею» ворошить рано, и одними мелочами пробавляться не хочу.

Но, поскольку я не захвачен, — естественно думал много и о другом. Тут-то и выплыл вопрос о переработке, о коренной переработке «Чапая». Как это может быть? А так, что на полгода — отложить «Писателей», вовсе отложить, взять «Чапая» с первой строки и переписывать — обрабатывать тщательнейше строчку за строчкой — так все 15 листов!

Это — полгода. И больше в эти полгода — ничего. Это как раз к собранию сочинений.

Обновленный «Чапаев»!

И уж вовсе решил. Достал стопу бумаги, на первом листе написал, как когда-то, три года назад:

«Чапаев».

Написал — и испытал то самое чувство, когда его садился писать впервые. Отступил. Дал главу:

«Рабочий отряд».

И встал. Открыл «Чапая». Прочитал несколько страниц и ощутил, что перерабатывать не могу.

Как же я стану — да тут каждое мне местечко дорого — нет, нет, не стану и не могу. Самое большое, на что пойду, — словарь подсвежить, но это ж я могу и по книжному тексту сделать. А в коренную — не могу. Тогда, как готовил черновики, — тогда, может, это бы и легко проходило, а теперь трудно. И я отказался от мысли о переработке.

Поняв это — ощутил необычайную легкость, мне стало радостно оттого, что вдруг вот и неожиданно разрешилась эта мысль о переработке, так меня измучившая за последние месяцы. Все время стояла эта дилемма — за ближний год что лучше: 1. Переработать «Чапая». 2. Дать новую книгу «Писателей»?

И я не знал, что делать, не решался сделать выбор, а оттого — стояла работа, я ничего не делал.

Теперь — легко. Я обрадован открытием. Я легко освежу текст[68] и — за «Писателей».

Ишь как это ладно вышло!

24 января

Ходит вот и Бабель. Этот уже вовсе дружьи ведет беседы. Мы очень любим говорить с ним про то — кто и как пишет. Это у нас самое любимое: до 2-х, до 4-х, почти до зари говорим. Давно уж думает он про книгу, про Чека, об этой книге говорил еще весной, думает все и теперь. Да «всего» пока нельзя, говорит, сказать, а комкать неохота — потому думаю, коплю, но терплю… Пишу драму. Написал сценарий. Но это — не главное. Главное Чека: ею схвачен.

Нахохлившись, сидел над столом и когда давал руку — привстал чуть-чуть на стуле — это получилось немножко наивно, но очень-очень мило, сразу показало нежную его нутровину. Глаза хорошие, добрые, умные, а главное — перестрадавшие. Говорит очень мало, видимо, неохотно и, видимо, всегда так. Он мне сразу очень люб. Так люб, что я принял его в глубь сердца, как немногих. Так у меня бывает редко.

Примечания

1

Я уезжаю… — в феврале Фурманов был приказом М. В. Фрунзе назначен сначала в Александрово-Гайскую группу для ведения политической работы. В марте он был переведен в 25-ю стрелковую (Чапаевскую) дивизию.

2

Гамбург И. Х. — начальник снабжения 4-й армии, перед этим секретарь губисполкома в Иваново-Вознесенске.

3

Демин В. — помощник начальника штаба Чапаевской дивизии.

4

Исай — Петр Исаев, порученец Чапаева.

5

Батурин П. С. (1889–1919) сменил Фурманова на посту военкома Чапаевской дивизии.

6

Полярный Л. — начальник Политуправления Туркестанского фронта.

7

Савин В. В. — секретарь М. В. Фрунзе.

8

Суворов — начальник политотдела дивизии Чапаева.

Крайнюков — заместитель командира дивизии.

Новиков — начальник штаба.

Пухов — комиссар штаба 2-й (74-й) бригады.

9

Садчиков С. Ф. — инструктор при штабе дивизии.

10

…этим восстанием… — национально-освободительное восстание казахов… Рыскулов и Джиназаков — казахские националисты, использовавшие свое влияние как руководители этого восстания для организации мятежа 1920 г. В последующих записях Фурманов описывает ход и развитие контрреволюционного мятежа, эти записи использованы Фурмановым при создании книги «Мятеж».

11

«Коммунисты» или «За коммунизм» — пьеса написана в 1921 г., осталась неопубликованной.

12

Поарм — политический отдел армии.

13

Полонский (Гусин) В. П. (1886–1932) — историк-публицист, критик, редактор журналов «Печать и революция» и «Новый мир». В 1921 г. руководил литературно-издательским отделом ПУРа.

14

примечание в эл. версии отсутствует