Геннадий Семенихин - Послесловие к подвигу

- Чего не сделаешь ради дружбы, Вилли! - с напускной ворчливостью произнес Нырко. - По рукам!

- О-ля-ля! - воскликнул торжествующе обер-лейтеиант. - Летите, а за мной дело не станет. В знак благодарности выставлю вечером копьяк.

- Нет, Вилли, - возразил о взволнованной приподнятостью Нырко. - Уж если кому и положено сегодня выставлять коньяк, так это мне. Скажу по большому секрету, полковник Хольц сообщил, что мне сегодня после этого праздника присвоят офицерское звание. И знаете что? Меня, возможно, уволокут на какой-нибудь банкет, а чтобы слово свое я сдержал, вот вам марки для расплаты. Закажите бутылку и, если даже меня с вами вечером не будет, выпейте за мое здоровье!

Золлинг с удовольствием принял от Нырко пачку смятых марок и сунул в свой карман. Он посмотрел на солдатские ботинки Федора из эрзац-кожи и, желая быть ещё добрее, сказал:

- Между прочим, господин Федор, я узнал от верного человека, что во вторник в нашем магазине для офицеровлетчиков будут продаваться итальянские ботинки из настоящей кожи. Постараюсь добыть и для вас. Говорят, элегантные и такие крепкие, что до самой смерти хватит.

Федор вдруг звонко рассмеялся.

- Спасибо, Вилли, вы настоящий друг. Но мпе и этих ботинок до самой смерти хватит!

Обер-лейтенант не успел ничего ответить. Оба увидели, как поперек всего летного поля к ним несется бежевый "мереедес-бенц". Шофер лихо затормозил у самой самолетной стоянки. Распахнулась дверца, из машины молодцевато выпрыгнул высокий худой Хольц в хорошо пригнанной парадной форме, дружески схватил майора Нырко за плечи и крепко встряхнул:

- Я рад, что у вас такой чудесный бравый вид, господин Нырко. Надеюсь, что с завтрашнего дня я буду говорить вам уже не господин Нырко, а капитан Нырко.

Высокие гости уже прибыли. Вы видели, как заполнена трибуна?

Федор обратил свой взгляд на здание штаба, увидел, как развевается над тентом большой флаг со свастикой, как в белых халатиках снуют официанты с подносами, на которых бутылки с лимонадом и пивом, увидел густо заполненные ряды скамеек, потом опустил глаза ниже, отметил с десяток синих, коричневых и черных "оппелей", "хорьхов" и "мерседесов" у входа в штаб, замерших на тех самых бетонных плитах, с которых совсем недавно фашистские солдаты сметали пыль.

- Вижу, - ответил он громко.

- Вот и хорошо, - отозвался Хольц. - Я надеюсь, вы покажете сегодня пилотаж, достойный такого аса, как вы!

- Покажу, дорогой Вернер, - фамильярно произнес Нырко. - Хольц внимательно вгляделся в его успевшее вагореть лицо, остался доволен сверкающими глазами.

А Федор закончил: - Обязательно покажу самый лучший пилотаж в своей жизни. А вечером выпьем коньяк по этому поводу!

Вернер прикоснулся пальцами к козырьку своей форменной фуражки с высокой тульей, так, словно это была шляпа.

- О! - воскликнул он одобрительно. - Я вижу, в вас опять просыпается настоящий эпикуреец. Имейте в виду, выруливаете после второй зеленой ракеты, взлет после третьей. Все команды, разумеется, будут продублированы и по радио. Желаю успеха! Хайль фюрер! - И он высоко выбросил вперед правую руку.

- Хайль фюрер! - первый раз в своей жизни гаркнул майор Нырко и тоже выбросил вперед правую руку.

Хлопнула бежевая дверца, и "мерседес" умчался.

18

Тонкий винт "мессершмитта" на малых оборотах молотил синеватый воздух. С конца взлетной полосы Нырко тревожно поглядывал на трибуну, заполненную приехавшими на праздник средними и высокими чинами фашистских люфтваффе. Все происходило по плану. Уже взметнулись над летным полем и рассыпались в вышине две сигнальные ракеты, после которых надо было выруливать на старт. Сейчас он ожидал третью, но ожидал беспокойно, ощущая, как нарастает волнение. "Летчики самые наблюдательные люди, - думал Нырко. - Черт бы побрал этого тупицу Золлинга, который, чтобы хоть чемнибудь походить на подлинного аса, нарисовал на фюзеляже своего самолета этого рахитика-питона. Все знают, что на моей машине его нет. Вот и выходит - с одной стороны, такой неожиданный подарок в виде "мессершмитта" с боекомплектом, а с другой - опасность, что эту подмену обнаружат и немедленно прикажут прекратить взлет". От сильного напряжения пот выступил на загорелом обветренном его лбу. Минутная стрелка на циферблате самолетных часов будто бы омертвела. Без трех минут десять, без двух и вот, наконец, без одной. Вздох облегчения приподнял под брезентовыми привязными ремнями его широкие плечи.

- Ахтунг, ахтунг, - услышал он в наушниках и увидел, что третья, последняя из всех сигнальных ракет разорвалась над этой чужой для него землей, которую он, простой открытый парень Федор Нырко рожденный русской матерью и воспитанный далекой отсюда Советской Россией, мечтал теперь поскорее покилуть.

Плиты взлетной полосы все быстрее и быстрее помчались навстречу и уже слились в единую серую ленту бросившуюся под покрышки самолетного шасси, и даже тонкий звон чужого мотора показался ему в эти мгновения предвестником избавления. Сделав первый разворот, он заложил крутой вираж и повел машину над сверкающей от солнца поверхностью Эльбы, глазами отыскивая то место на набережной, куда обещал прийти вчерашний парень Увидев его зябкую одинокую фигурку, Нырко покачал свою машину с крыла на крыло и помахал, приветствуя рукой в кожаной краге. Потом, сделав новый разворот, опять промчался над парнем и набрал высоту как раз в тот момент, когда вдалеке от него, но точно на линии маршрута распылились три зенитных разрыва. И сразу же в наушниках он услышал суровый повелительный голос, назвавший позывной его самолета:

- Немедленно прекратить полет. Немедленно на посадку! - потребовал невидимый отсюда руководитель полетов, и Федор удавился тому спокойствию, с каким он отметил: "Значит, обнаружили подмену машин и стапут сейчас охотиться".

Чтобы выиграть хотя бы какое-то время, он с подчеркнутой исполнительностью ответил по передатчику:

- Вас понял. Команду выполняю.

"Мессершмитт" с желтым скрюченным питоном на борту стремительно набрал высоту, но, вместо того чтобы зайти на полосу, метнулся в сторону леса, снизился над самыми верхушками темных остроголовых елей и поперек аэродрома на бреющем ринулся точно к трибуне, заполненной гостями. В смотровом стекле, расчерченном сеткой прицела, Федор видел фантастически быстро вырастающие очертания верхнего этажа и сооруженной над ним трибуны, фашистский флаг, полоскавшийся на ветру, фигурки оцепеневших людей, ещё не верящих в случившееся. На той дистанции, что считалась наилучшей для поражения наземных целей с "Мессершмигта-109", он нажал на гашетки, и желтые трассы бичами ударили по трибуне, сметая на своем пути все живое. Вспыхнул легкий матерчатый тент, и охваченная паникой толпа оказалась как бы раздетой. Коротки мгновения атаки, но и тогда успевает врезаться в память раз и навсегда картина разгрома. Федор увидел, как падают одни и в ужасе мечутся по крыше штаба другие, за ревом мотора он не смог только услышать стоны и крики. Чуть потянув на себя ручку, он словно бы перепрыгнул здание и снова развернулся для атаки. Голубое небо было уже густо запятнано разрывами, но поразить его самолет на высоте бреющего полета было не так просто. Радиостанция ещё работала, в наушниках потрескивал эфир. Ни страха, ни оцепенения Федор не ощущал, одну только захватывающую радость атаки, рождавшуюся, когда летчик был в состоянии видеть её разрушительные последствия.