Письма. Том второй - Томас Клейтон Вулф

всяком случае, я несколько недель преследовал респектабельную бостонскую даму по Парижу, на шесть лет старше меня, падал перед ней на колени в кафе, рыдал и делал разные другие вещи, которые, несомненно, ее расстроили. В то время друзья (?) говорили мне, что все это не совсем так, что я впервые в Париже, что я всего лишь молодой парень, что мне просто показалось, что я влюбился, но это мало мне помогало. Это было похоже на то, как если бы христианский ученый сказал – тебе только кажется, что болит живот, или как если бы адвокат после того, как тебя посадили в тюрьму, заверил, что «они не могут так с тебей поступить». После этого я около года скитался по Европе, и те ошибки, которые мне не удалось совершить в Париже, я успел совершить в разных других частях континента, пока не закончил путешествие. Похоже, я родился первокурсником – и, боюсь, во многом им и останусь. Полагаю, ты не очень хорошо помнишь меня в первый год в Чапел-Хилл, но я вошел в историю. Именно я произнес речь, когда меня избрали в Литературное общество, я сдал экзамен по каталогу, ходил в субботу в Чапел и позволил второкурснику вести меня на молитву в полдень. В том году я занял половину мест в Клубе Булу [Журнал «Каролина» сатирически описывает Клуб Булу как «группу первокурсников, чье остроумие и резко выраженная индивидуальность выделили их для особого почета второкурсников»], а те места, которые я не занял, я занял во время той первой поездки за границу. Не далее как в октябре прошлого года я попал в переделку с милыми немцами в Мюнхене, которая закончилась для меня сломанным носом, пробитой головой о пивную кружку, несколькими днями в больнице и выздоровлением в Обераммергау, где парень, играющий Пилата в Страстном представлении, перевязал мои раны. Это долгая история, но хорошая. Я расскажу тебе ее как-нибудь…

Надеюсь, ты прочитаешь мою книгу, когда она выйдет, Бен. Даже после сокращения она все равно очень длинная – в ней будет 600 или 700 страниц, – но я надеюсь, что тебе удастся дочитать ее до конца. Думаю, тебе понравятся некоторые ее части – надеюсь, она понравится тебецеликом вся, но некоторые части, я полагаю, тебя позабавят и заинтересуют. Возможно, ты пожалеешь о том, что я написал некоторые вещи в ней – возможно, некоторые части покажутся тебе болезненными и уродливыми – но в целом эффект, я надеюсь, не будет ужасным, а будет (прости за торжественный тон!) прекрасным. Ты поймешь, что я имею в виду, когда прочитаешь ее… Конечно, мне было бы очень неприятно думать, что написанное мною причинит боль кому-то из моих знакомых. Конечно, это не относится к тебе. Тебе просто могут не понравиться некоторые моменты в книге. Я не знаю, покажется ли она читателю «викторианской» или «современной»: возможно, кому-то она покажется «современной», а такие люди относятся к этому слову с большим подозрением. Но помни, что я не пытался быть ни тем, ни другим. Я просто создал художественное произведение, как должна быть создана всякая художественная литература, – не из воздуха, а из материалов человеческого опыта. Все, что можно было сделать, чтобы придать очертания менее резкими, было сделано – например, «Скрибнерс» тщательно удалил все мои хорошие англосаксонские слова для обозначения полового акта, мочи и человеческого навоза. Не понимаю, как это может кого-то шокировать, но может.

Я написал тебе очень длинное и, боюсь, очень скучное письмо, Бен, но я сделал это для того, чтобы объяснить очень простую вещь, которую можно было бы объяснить одним коротким предложением, если бы я мог найти слова, но я не могу, а простые вещи – самые трудные. И теперь, боюсь, я совсем не ясно выразился. Но это, возможно, самое длинное письмо, которое я напишу кому-либо по поводу моей книги, и делаю я это по следующей причине: ты являешься символом той счастливой и прекрасной жизни, которую я знал в 1916-1920 годах (не подумай, что моя нынешняя жизнь убога: напротив, теперь, когда я действительно начал заниматься любимым делом, она полнее и богаче, чем когда-либо, но я никогда не забуду прекрасные дни в Чапел-Хилл и моих друзей). Такое время больше не наступит. Я молчал долгие годы. Я жил отдельно от большинства тех друзей; вероятно, большинство из них забыли меня; но я думаю, ты поверишь мне, когда я искренне скажу, что я ценю уважение и дружбу некоторых из этих людей так же высоко, как и все остальное, за двумя исключениями, одно из которых – моя работа. Поэтому, что бы ты ни думал о моей книге, продолжай помнить человека, который ее написал, как ты всегда это делал. Когда я пишу тебе это письмо, мне почему-то кажется, что я обращаюсь ко всем, хотя это, конечно, личное письмо, и я верю, что ты отнесешься к его содержанию с благоразумием.

А теперь прошу простить меня, Бен, за это длинное письмо. Прости его торжественный тон в некоторых местах, и позволь мне получить от тебя весточку, напиши, когда сможешь. Очень приятно слышать, что ты все еще одинок и не надеешься на перемены. Я впадаю в уныние, когда узнаю, что еще один из студентов мальчиков сгинул вместе с мотыльком. Найди меня, когда приедешь в Нью-Йорк. Я подумываю о том, чтобы после выхода книги носить накладные усы и темные очки, но если я буду знать, что ты приедешь, я буду носить в петлице красную гвоздику.

P.S. Было бы замечательно, если бы я заработал на книге немного денег! Ты будешь молиться за меня?

Джулии Элизабет Вулф

Оушен-Пойнт, штат Мэн

Воскресенье 28 июля 1929 года

Дорогая мама:

Спасибо за твое письмо, которое пришло несколько дней назад. Я уезжаю отсюда завтра утром и, возможно, отправлюсь в Канаду на неделю или десять дней, после чего вернусь в Нью-Йорк, где, вероятно, пробуду до конца лета. Погода здесь стоит великолепная – дождь шел только один день, и все время было прохладно. Ночью несколько раз приходилось разводить костер. Побережье здесь, как и штат Мэн внутри страны, очень красивое, но при этом очень бедное. Почва каменистая, трудно заставить что-то расти, фермеры отказываются от земли. На этом небольшом участке земли, где я остановился, 75 или 100 коттеджей – зимой, полагаю, здесь живет не более полудюжины человек. Множество летних домиков разбросано по всему побережью – все ездят в Бут-Бей, маленькую симпатичную деревушку населением 4000-5000