Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская

сокровища под присмотром работниц. Девушки не болтливы, держат это в тайне. И хотя порой заглядывают в чемоданы начальника, никогда ничего не берут оттуда. К тому же им хорошо известно, что чемоданы, на случай обыска, надо закидать ворохами одежды. Начальник ценит это. Девушек он наказывает только сам и никогда, даже по самому серьезному поводу, не рапортует об их провинностях лагерным властям. Более того, Эфингер заботится о своих подчиненных. Устраивая скандалы капо бани Puffmutti (немке, бывшей хозяйке публичного дома), Эфингер нажил смертельного врага в лице этой растленной уголовницы и все-таки добился своего: «эфингеркам», занятым грязной работой, позволено купаться каждые шесть дней. Поскольку никакого белья, кроме лагерного, «эфингеркам» носить не разрешается, Эфингер регулярно посылает кого-нибудь на бельевой склад за чистым бельем к фрау Шмидт (по слухам, секретарше Бенеша). Фрау Шмидт, или, попросту, «королева лохмотьев», славится своей скаредностью – чистую новую одежду она прячет подальше, а заключенным выдает никуда не годную рвань. Впрочем, возможно, виновата тут надзирательница Брандель, которая держит в черном теле работниц бельевого склада.

Белье приносят. Эфингер внимательно разглядывает его. Потом хватает пояс, фуражку. Выбегает. Вскоре он возвращается, злорадно ухмыляясь. Велит нескольким девушкам идти с ним. И вот в бараке появляется совершенно новое белье, новые, ненадеванные передники и белоснежные косынки. Начальник горд собой. Он усаживается перед фотографией своей жены, подперев голову руками. Так, глядя на фотографию, он может сидеть долго. Иногда буркнет в сторону девушек: «Ruhe da!»[36] Иногда, не меняя ни позы, ни выражения лица, приказывает: «Singen, polnisch singen!»[37] – и заставляет петь громче, послав кого-нибудь караулить перед бараком (петь по-польски строго запрещено). Некоторые песенки завоевали прочное место в репертуаре таких «концертов». «Расшумелись плакучие ивы», например. Иные до того пришлись Эфингеру по сердцу, что он заставляет повторять их по многу раз, спрашивает, что значат отдельные слова, и весь как-то размякает, добреет, услышав знакомую мелодию. Потом встает и, облокотившись на барьер, смотрит на поющих. Смотрит долго, вглядываясь, переводя глаза с одной склоненной головы на другую, и лицо его непрестанно меняет выражение. Наконец, покачивая головой, он произносит с горькой усмешкой:

– So wie so Krematorium, so wie so Brzezinka.

В лагере цзвестно, что всякий, кто попытается ущемить интересы «эфингерок», будет иметь дело с самим Эфингером. Поэтому им живется лучше, чем другим заключенным. Ладные темно-синие комбинезоны «эфингерок» открывают им все двери. Не было случаев, чтобы кто-нибудь осмелился ударить девушку из Entwesungskammer. Когда в полдень они отправляются за супом на кухню, тамошнее начальство сквозь пальцы смотрит на исчезновение кочанов капусты, нескольких картофелин или репы. «Эфингеркам» это сходит с рук, впрочем, считается, что берут они для своего начальника, а в сохранении хороших отношений с начальником заинтересованы многие. В лавке, в больнице, у зубного врача, всюду Entwesungskammer – первые. В новеньких комбинезонах (самолично выбранных начальником и «организованных» на складах Освенцима) с белыми воротничками, подпоясанные кожаными ремнями, с алыми лампасами и развевающимися на ветру белоснежными косынками, которые по желанию начальника повязаны на особый манер, иначе, чем у всех в лагере, – идут «эфингерки». Чистые, здоровые, они заметно выделяются среди остальных заключенных, вызывая законную гордость своего начальника. Но горе им всем, если хоть одну он поймает с узлом «организованных» вещей! Похоже, что Эфингер строго наказывает не за сам поступок, а за неумение скрыть его.

Наказываются обычно все девушки, независимо от числа виновных, обязательно в ненастные дни – так хочет начальник.

Перед бараком сложены бетонные трубы, а за ними тянется глубокий ров с отвесными краями. Девушки должны впрыгнуть как лягушки на четвереньках в эти облепленные грязью трубы и выпрыгнуть с другого конца. Их молодой начальник наблюдает за ними. Прислонившись спиной к дверям барака, скрестив руки на груди, он улыбается, испытывая невыразимое наслаждение. Есть что-то болезненное в этой его улыбке, в сузившихся, помутневших глазах. Глядя на прыгающих женщин, он терзает их все новыми приказами. Теперь все так же, на четвереньках, нужно прыгнуть в ров, а затем вскарабкаться по его скользким краям.

Весь лагерь знает, что у «эфингерок» – «спорт». Все в страхе: что, если другие эсэсовцы последуют примеру Эфингера? После часа, а то и двух такого развлечения, когда даже обеспокоенная Инга просит: «Неrr Chef, genug!»[38] – девушек впускают в барак. Они с ног до головы забрызганы, облеплены грязью. Но пусть хоть одна осмелится не почистить сразу же свою одежду!

Каждый вечер начальник присутствует при обыске, проводимом Ингой, а затем сам проверяет чистоту. После целого дня работы в газовой камере и в завшивленном бараке, после второй дезинфекции вещей, в то время, когда весь лагерь уже выстроился на вечернюю поверку, «эфингерки» еще только готовятся к выходу. Теперь они должны одеться по форме. Девушки снимают комбинезоны и теплые свитеры, надевают грубую арестантскую рубашку, широкие ситцевые полосатые панталоны, платье, фартук, куртку и косынку. Когда отбываешь наказание, свитер носить не полагается, в обычное время – один можно иметь. Лифчики, шарфы и носки запрещены вообще. Можно надевать перчатки, но только поношенные и от разной пары. Все эти запреты для того, чтобы «эфингерки» не вздумали передавать что-либо на сторону. Но вот общелагерная поверка закончилась. Инга приступает к личному обыску. Делает она это придирчиво, порой проверяет даже узел косынки на голове. Начальник – тут же. Теперь работницы по очереди подходят к нему. Своим загадочным взглядом он с ног до головы окидывает каждую. И хотя у всех на полосатой куртке пуговицы аккуратно пришиты и башмаки на деревяшке начищены до блеска черным кремом, прищуренные глаза начальника всегда что-нибудь высмотрят. И начинается: пуговица пришита недостаточно крепко, дерг – и она в руке эсэсовца, или не столь тщательно вымыта миска, в которой украдкой варили еду, или чей-то палец почернел от чистки картофеля. Замеченная кроха пасты на волосках зубной щетки – провинность, не безупречно чистая гребенка – тоже провинность. Начальник сам проверяет не только уши, но даже подошвы ног. Лишь небольшой группе счастливчиков разрешается потом уйти. Большинство остается отбывать наказание. И снова «спорт»: бег вокруг барака, мытье посуды и т. п. Бывает, весь лагерь уже спит давно, а усталые «эфингерки» только возвращаются в свой образцово-показательный десятый барак.

Порой Инге удается каким-то таинственным способом раздобыть продукты, совершенно недоступные заключенным. Есть тайные источники, где в обмен на драгоценности можно получить еду. В один такой памятный день Инга жарила целую курицу. Хотя работа уже закончена, девушки не могут уйти, Инга велела им стоять на посту: вдруг