Бриджит Бардо - Инициалы Б. Б.

Свой день рожденья я отложила. Отмечала в октябре, числа десятого. Пригласила всю местную цыганву, певцов и гитаристов. Наша съемочная группа пришла в полном составе. На столе была сангрия, колбаса, хлеб и огромный пирог с 23 свечками! А еще я понатыкала свечей по всему пляжу: впечатление, что звезды, упав с неба, мерцают в песке!

Бойд приударял за мной, но так, не всерьез! Было жарко, все танцевали, и я радовалась.

Леви на день рожденья преподнес мне осленка! Я назвала его Чорро, потому что съемки велись в ущелье Чорро. Ослик был чуть больше собаки, и Гуапа смотрела на него недобро! Гулял он по пляжу, ел герань возле домика, а спал в моей комнате вместе с Гуапой. На съемки я возила его с собой на машине. Он бродил и щипал траву вдоль горного потока. Вечером я увозила зверинец назад в Лас-Альгас. Я стала похожа на цыганку, загорелая, босая, с волосами до пояса и в рваном черном облегающем платьишке, с собакой и осликом за мной по пятам!

Такая жизнь была по мне!

Притом, к счастью, группе наняли стряпуху-француженку, стряпать в нашей столовой без стен.

У Гуапы появился возлюбленный, весь в кудряшках, как куколка. Я назвала его Рикики и приняла в зверинец.

Однажды вечером, вернувшись без сил, я увидела, что небо почернело и вот-вот начнется гроза. Упали первые, тяжелые, огромные капли. Дышать нечем. Сверкают молнии, грохочет гром.

Всюду сквозняки, ни дверь, ни окна не закрыть, в доме вода и ветер. Стало холодно. Мы завернулись в одеяла, теплых вещей у нас с собой не было. После целого дня съемок хотелось есть и пить. Море бушевало, огромные волны ударяли в стену бунгало, нас окатывало брызгами. Я уж решила, что нам конец — смоет волной...

Мне несколько раз в жизни было по-настоящему страшно: на лодке в сильнейшую бурю на Багамах; на вертолете в пургу, в Канаде; в частном самолете над Шамбери, в 20—30-метровых воздушных ямах. Но в этот первый раз страх был самый жестокий.

И полное бессилие перед разбушевавшейся стихией, слабость, зависимость, ожидание, неизвестность!

В конце концов главный продюсер Роже Дебельмас, человек замечательный, добрался до нас босой, увязая по колени в грязной жиже, мокрый насквозь. Он принес несколько банок консервов, минералку и плохие новости. Нас залило и отрезало от мира. Ураган сорвал и разнес все — дорогу, рельсы, телефон, электричество. Саманные деревенские домики были разрушены, имелись десятки убитых, стада овец унесло потоком грязи, летевшим с гор и сметавшим все на своем пути. Несколько машин исчезло: их смело разгулявшейся жидкой почвой. Не ровен час, начнется эпидемия: вокруг сплошь разлагающиеся овечьи туши!

Съестных припасов не осталось совсем, питьевой воды было мало.

Роже сообщил нам все это и отправился обратно босой по воде разносить остальным остатки продуктов. Я просила его передать Дани, чтобы она добралась до нас, если сама на месте. А Манси с Жаниной, съежившись в кровати, теперь уже не «сидрыхли»! Мне казалось, что мы единственные чудом уцелевшие на разрушенной планете. Пол в бунгало представлял собой огромную грязную лужу, и мы хлюпали в ней.

Я продрогла до мозга костей.

Одетта кашляла, ее лихорадило и трясло.

Ни воды согреть, ни согреться, никакого источника тепла, одна сплошная пронизывающая, леденящая сырость.

Я стала умолять Вадима отправить меня в Париж: не хочу оставаться, фильм не фильм, того и гляди, заболею, больше не могу, сил моих нет, хочу уехать, уехать любой ценой! Он улыбнулся и ответил, что уехать нельзя никакой ценой, все разрушено, помощи нам оказать не могут, но, как только сообщенье наладится, он меня, клянется, отправит домой! Тем более, с фильмом теперь все пропало: нынешний пейзаж ничуть не похож на вчерашний. Доснять картину придется где-то в другом месте!

Лучик надежды забрезжил: уеду, да, но... когда?

Наш дом становился ноевым ковчегом.

Мужчины, женщины, звери — мы все делили меж всеми. Собаки согревали нас, прижавшись к нам, зарывшись в одеяла.

Мы чесались без конца.

Зверинец увеличивался: у нас завелись блохи!

На другой день дождь прекратился, мы могли подсчитать убытки.

Гигантская клоака, конец света, смерть во всех ее видах. На небольшом кладбище, где снимали мы позавчера, — развороченные могилы, груды скелетов, костей, обломки гробов, остатки спутанных одежд.

Жуткое зрелище.

Я заболела.

Необходимо было принимать лекарства и пить много воды. Ни того, ни другого!

Врач вкатил мне успокоительный укол.

Назавтра я проснулась в бреду и блохах.

И тут же сказала бедной Одетте, что уезжаю. Иду складывать вещи. Пусть найдет мне машину. Или хоть что, но — уехать. Затем в бывший чемодан собрала бывшие вещи — теперь кучу грязи. Оделась, как могла, и стала ждать.

Пришел Вадим. Он сказал, что ехать — неразумно. На дорогах неразбериха. Машина у меня в ужасном состоянии и т. д. Я поручила ему отдать Чорро какому-нибудь порядочному крестьянину с остатком моих испанских денег и советами, как осчастливить дорогого ослика. А уехать я уеду... Вадим обещал отдать Чорро в надежные руки и сделал еще одну попытку отговорить меня ехать.

Тут подоспел Дебельмас с теми же речами.

Я вверила ему Гуапу. Попросила, чтобы он сам привез ее на машине в Париж, потому что боялась брать ее в самолет. Еще сказала, что, если Рикики будет очень скулить, пусть привезет и Рикики...

Жанина и Сидор пришли проститься. Вид у них был счастливый и отрешенный. Жанина просила меня сказать Жики, что она беременна и остается в Мадриде с Манси! Ну и ну...

С тех пор я больше никогда не видела ее!..

Я взяла под мышку сверток, оставив чемодан на видном месте с запиской: «Ушла пешком в Париж». Совершенно больная, шла я еле-еле, ноги увязали в жиже, жижа чавкала.

И удивлялась, в какой рай прибыла и какой ад покидаю!

Подумать только, через 15 лет я вернулась сюда и Торремолиноса не нашла! На пляже — башни из стекла и бетона, всякие «Холидей-Инны» и «Софители», один выше другого. Мой отельчик «Монтемар» снесли. На его месте — 16-этажная махина... Все американизировано, безлико, гнусно. Выстроили также роскошный аэропорт. С приходом цивилизации ушла прелесть. Былой катастрофы, конечно, не повторится, но часто с водой выплескивают и ребенка.

Съемочная машина с Бенито Сьеррой за рулем, Одеттой и чемоданами нагнала меня через несколько километров.

До Мадрида добирались 18 часов, несколько раз дорогу нам преграждали груды обломков и ямы с водой размером с озеро. Ночью Бенито ехал то держа голову в окне машины, то хлеща себя по щекам, чтобы не заснуть.

Мадрид показался мне землей обетованной.

Отдохнув, помывшись, продизенфицировавшись, прихорошившись и обретя наконец прежний облик, мы с Одеттой сели в самолет на Париж — на этот раз с билетом только в один конец.