Николай Капченко - Политическая биография Сталина. Том III (1939 – 1953).

Кажется, что лучше и не скажешь. В этой связи представляются неубедительными и даже смешными попытки отрицать решающую роль Советского Союза в достижении победы над Германией. А такие мысли впоследствии не раз высказывал сам же британский премьер, противореча сам себе, поскольку, на его взгляд, политические расчеты превалировали над истиной и исторической правдой. Этой линии он придерживался последовательно.

Блестящие успехи советских войск вызывали восхищение у всех народов, боровшихся против фашизма. Престиж и авторитет нашей страны с каждым днем становился все более высоким. Сталин, который руководил страной и ее героической борьбой против агрессоров, к тому времени также приобрел колоссальный личный авторитет. Здесь я хочу привести оценку, содержащуюся в работе Р. Иванова, которая вполне созвучна не только и не столько моему личному мнению, но – и это самое главное – исторической истине. «Авторитет Сталина в мировом масштабе, несмотря на обострение отношений с союзниками, укреплялся по мере приближения окончания войны в Европе, – писал Р. Иванов. –

Складывалась совершенно новая расстановка сил не только на Европейском континенте, но и в мировом масштабе. И в центре этих событий стояла фигура Сталина, что заставляло и его сторонников, и противников пытаться понять причины стремительного возвышения авторитета и влияния советского руководителя.

Реакция других членов Большой тройки на быстрый рост авторитета Сталина на международной арене была отнюдь не позитивной. И дело, конечно, было не в какой-то зависти, повышенной амбициозности Черчилля и Рузвельта. Каждый из них внес свой большой личный вклад в общее дело победы и заслужил позитивную оценку современников и потомков.

Вопрос был в другом. Сталин становился символом советской победы над фашизмом, освобождения оккупированных Германией европейских стран. Рост авторитета советского руководителя был равнозначен укреплению международных позиций Советского Союза, перегруппировке сил в геополитическом масштабе в пользу СССР. Реакция Черчилля и Рузвельта на этот процесс не могла быть положительной»[705].

В такой вот обстановке и состоялась Ялтинская конференция. Бесспорно, авторитет и престиж советского лидера оказывали какое-то влияние на ход обсуждения стоявших перед лидерами трех стран проблем. Однако не это в конечном счете предрешало то или иное решение. По-прежнему шла напряженная борьба по многим обсуждавшимся вопросам, и здесь авторитеты отходили на второй план. Ведь речь шла не о состязании личностей, а о коренных интересах трех ведущих стран мира. И правила политической игры здесь были совершенно иные, чем, скажем, в предвыборной борьбе. И нужно сказать, что Сталин и на Ялтинской конференции проявил себя твердым и последовательным борцом за государственные интересы страны. По всем принципиальным вопросам он был непреклонен, что, конечно, не означает, будто ему не приходилось считаться с мнениями своих партнеров по переговорам, идти на компромиссы, когда это было не только необходимо, но и неизбежно. Для Сталина переговоры с союзниками были полем борьбы, в которой надо было зафиксировать результаты победы. И здесь он проявил все свои качества умного, широко мыслящего и дальновидного государственного и политического деятеля. Он исходил не только из текущих интересов, но и смотрел далеко вперед, поскольку сознавал, что окончание войны еще не означает конца борьбы за государственные интересы страны. Просто эта борьба принимала новые формы и требовала не только твердости, но и гибкости, ибо он имел дело с опытнейшими политическими бойцами, какими показали себя Черчилль и Рузвельт. Новые нюансы, без скрупулезного учета которых трудно было рассчитывать на достижение необходимых результатов, вносила и стремительно менявшаяся международно-политическая обстановка. Выиграть войну было трудно, но отнюдь не просто и легко было закрепить ее итоги.

В период подготовки Ялтинской конференции снова возник вопрос о том, что Сталин не имеет возможности далеко отъезжать от Москвы. На этот раз есть прямые свидетельства, исходящие от самого Сталина. Накануне приезда Черчилля в Москву в октябре 1944 года (это был его второй и последний визит в столицу России) премьер Англии писал Рузвельту: «…Во время разговора с Кларком Керром и Гарриманом (послы Англии и США в СССР – Н.К.) вечером Д. Дж. (так между собой союзники называли Сталина – Н.К.) держался приветливо и дружественно. Однако „жаловался на свое здоровье“. Он сказал, что чувствует себя хорошо только в Москве и что даже его поездки на фронт были ему вредны. Его врачи возражают против того, чтобы он летал на самолете; после поездки в Тегеран он в течение двух недель не мог оправиться и т.д.»[706]. Кроме того, лично сам Сталин в послании Черчиллю от 30 сентября 1944 г. завел речь о состоянии своего здоровья. «Конечно, у меня имеется большое желание встретиться с Вами и с Президентом, – писал он. – Я придаю этому большое значение с точки зрения интересов нашего общего дела. Однако в отношении себя я вынужден сделать оговорку: врачи не советуют мне предпринимать большие поездки. На известный период мне придется с этим считаться»[707].

Разумеется, трудно судить, насколько искренни и обоснованны были ссылки Сталина на врачей и вообще на свое состояние здоровья. Возможно, это и соответствует действительности. Однако за этим могло скрываться и его желание провести намеченную встречу в верхах не где-то за пределами России, а в пределах нашей страны.

Как уже упоминалось выше, в октябре Черчилль посетил с визитом Москву, где вел довольно тяжелые переговоры относительно Польши и вообще о разделе сфер влияния в Восточной Европе. Именно тогда произошел знаменитый «эпизод с процентами», когда глава британского правительства предложил разделить здесь сферы влияния.

Во время очередной встречи с советским лидером Черчилль положил на стол лист бумаги и сказал, согласно первоначальной английской записи, что этот «грязный документ» содержит список балканских стран и пропорциональную заинтересованность в них великих держав и что американцы, если узнают, то будут поражены той грубостью, с которой он его изложил, но господин Сталин – реалист и поймет, о чем идет речь. Из содержания документа следовало, что Черчилль предложил раздел «сфер влияния» на Балканах в следующем процентном соотношении: Румыния – 90 % влияния России, 10 % – другие; Греция – 90 % влияния Англии (в сотрудничестве с США), 10 % – другие; Югославия и Венгрия – 50 на 50 %; Болгария – 75 % влияния России, 25 % – другим странам. Позднее Черчилль говорил Идену, что «забыл» про Албанию, которую следует также разделить 50 на 50 %. «Процентное соглашение», предложенное Черчиллем, не было неожиданностью для Сталина, как и то, что ключевым при этом являлся вопрос о Греции. Затем, по свидетельству очевидцев, произошло следующее: Сталин поставил синим карандашом галочку на документе и вернул его Черчиллю. Наступила пауза. Листок лежал на столе. После некоторой паузы премьер произнес: «Не будет ли сочтено слишком циничным, что мы так запросто решили вопросы, затрагивающие миллионы людей. Давайте лучше сожжем эту бумагу». – «Нет, держите ее у себя», – сказал Сталин. Черчилль сложил листок пополам и спрятал его в карман. Любопытно, что содержащиеся в первоначальной английской записи «проценты», их объяснение и оценка («грязный документ») при подготовке этого документа для ознакомления членов кабинета министров были изъяты. Впервые о листке с «процентами» было рассказано в мемуарах У. Черчилля[708].