Девочка и тюрьма. Как я нарисовала себе свободу… - Людмила Владимировна Вебер

Я диктую Лизке номер Нурсили, помощницы Марка, и она скидывает той фотографии. Ну все! Дело сделано. Наконец можно идти спать…

Засыпаю я с единственной мыслью: «Я выжила!»

Наутро вижу, все мои вчерашние вещи сушатся на веревке, постиранные.

– Майя, это ты постирала?

– Да. На них смотреть невозможно было. Все в крови!

– Ох… Да я бы сама постирала…

– Да ладно! Ты ведь сама когда еще сможешь? А кровь лучше отстирывать свежей. Понимаешь?

– Спасибо тебе, Майя! От души!

Я не встала на проверку и лежала всю первую половину дня. Ко мне подходила то одна, то другая сокамерница, интересуясь моим самочувствием. Говорили, что я не должна оставлять этот беспредел просто так, без ответа. Что мне следует обязательно сообщить обо всем на волю. Таня написала для меня поименный список всей камеры: «Вот, возьми. Мы все будем, если надо, официальными свидетелями! Подпишем все, что потребуется!» Анопочкина практически поселилась у моего места, сидела на соседних нарах вместе с Белюченко, отгоняя всех, кто меня беспокоил. А Майя приносила мне то йогурты, то кофе.

Меня очень тронуло и то, как девчонки заботятся обо мне, и, главное, то, как они всей грудью встали на мою защиту. Я урывками вспоминала вчерашний кошмар. То, как мои сокамерницы отказывались выпускать меня из камеры и держали оборону в течение нескольких часов. Они грозили, что вцепятся в меня скопом, если меня начнут вытаскивать. И вцепились бы. Если бы их самих не вывели из камеры. И вот этим я была поражена! Кто я им всем?.. Я не душа компании, не болтушка-хохотушка, не добрячка. Я мало с кем близка, но в ту минуту – они вдруг все сплотились вокруг меня и попытались пойти против «лома». Удивительно!

После обеда в камеру вошла Верочка с чемоданчиком, в сопровождении дежура. Меряет мне давление и говорит:

– Вебер, тебя вызывают в следственный кабинет. Как твое состояние?

– Да вроде более-менее.

– А ты сможешь дойти? Если нет, то лежи…

Верочка старается не смотреть на мое черное лицо, но, когда смотрит – ее глаза невольно расширяются. Ах да! Мое лицо! Вот что ее пугает.

– Нет, нет! Я в норме! Я дойду! – заволновалась я, ведь это же от Марка пришли! Я не могу не выйти!

Верочка вздохнула:

– Ну пошли…

Мы идем в неспешном темпе, однако к моему удивлению и даже испугу – пульс мой неимоверно учащается! Я задыхаюсь и перед глазами начинают скакать яркие пятна. Да что со мной такое?! Не хватало еще тут, на улице, упасть и потерять сознание! Но я не упала. Дошла…

В следственном кабинете меня встретил незнакомый мужчина лет сорока пяти. Это и был коллега Марка – Сергей Южаков. И с этого момента второй адвокат по моему делу. Загорелый, с сильной проседью. Но при виде моего черного и опухшего лица – он, такой спокойный и сосредоточенный, заметно разволновался. Тогда я видела его таким взволнованным, пожалуй, в первый и последний раз в жизни.

– Расскажи во всех подробностях, что с тобой вчера произошло. С самого начала!

Я стала рассказывать. Про приступ аллергии. Про укол. Про то, как вырубилась после укола. Когда дошла до того момента, где почувствовала «паралич», Сергей нахмурился:

– Понятно… Похоже на галоперидол и феназепам. Обычно колют в тюремной психиатрии…

Описываю то, как стала захлебываться и прощаться с жизнью. У Сергея вытягивается лицо. А я ничего при этом не чувствую. Словно бы не о себе рассказываю. Когда закончила, Сергей говорит:

– Так. А теперь нам нужно написать жалобу на все это. Ведь никакого суда не было. Магомаева, твой следователь, хотела тебя вывести в следственный кабинет, и все. Чтобы просто самой не приезжать в «Печатники». А изолятор был обязан передать конвоирам тебя в любом состоянии. Такие у них правила…

Это действительно так. Существовала гласная и негласная установка: СИЗО обязано выдавать заключенного конвою, который за ним прибыл, в каком угодно виде! Если только тот не умер. И никакие болезни, никакие состояния ничего не значат. Человек еще жив? Значит, отправляется на выезд. Точка. Если только сами конвоиры не подпишут отказ от транспортировки. А за такое с них тоже дерут шкуру. Поэтому отказы они пишут крайне редко. Практически никогда!

На моей памяти я такое видела только однажды, с женщиной, которая уже начала рожать. Мы сидели в судовом КАМАЗе у дверей «сборки» часа два, и все ждали, когда же приведут недостающую заключенную. А ее все не выводят и не выводят. И судовые конвоиры злятся, что мы все стоим, все не выезжаем. И вот эту бедолагу выносят на носилках. Тащат к КАМАЗу. Она пронзительно кричит, стонет, видимо, уже начались схватки. Конвоиры, как ее увидели, замахали руками: «Нет, не повезем!» И только тогда эту женщину потащили обратно. Потому что она могла реально начать рожать прямо в КАМАЗе, прямо на дороге – а это был бы еще тот головняк!..

То есть даже помирающего человека должны в любом состоянии предъявить конвою, который за ним прибыл, и только тогда конвой может решить: брать этот геморрой на себя или же нет. По-другому данный механизм не работал. А сизошников не интересовало, случится с заключенным что-нибудь в дороге или же нет. Помрет или нет? По барабану! Так как с того момента, как человек оказывался в транспорте, – изолятор уже за него не отвечал. Да, если честно, никто не отвечал! Если заключенный умирал – хоть в СИЗО, хоть на дороге – никогда никого не наказывали. В тот год у нас на «шестерке» железно умерло минимум три женщины. Прямо в камерах. И никто даже не почесался. Потому что заключенный у нас вовсе не равно «человек». Со всеми его «правами человека»…

И мы стали писать жалобу. Вернее, я писала, а Сергей диктовал. Он сказал писать «без шапки», с тем чтобы потом откопировать текст и адресовать его в несколько инстанций, начиная от Бастрыкина, заканчивая Главным Управлением ФСИНа. То есть это были жалобы на действия следствия и на действия сотрудников СИЗО.

– Толку, скорее всего, не будет, но мы должны это сделать, – сказал Сергей.

Что ж, он мыслил реалистично. Я не знаю, прочитал ли кто-нибудь наши жалобы, среагировал ли кто-то. Но вот ту карантинную фельдшерицу, которая меня истязала, я больше уже не видела. Хотя раньше она попадалась мне на глаза довольно-таки часто. Куда же она делась? Ее уволили из СИЗО?