Вячеслав Бондаренко - Вяземский

Он искренне полюбил Крым — и снова, в который раз, удивлялся умению своей души оживать, восторгаться величием Божьего творения. Любовался ночным Аю-Дагом, сосновыми лесами, живописными караимами в белых чалмах, мысом Ай-Тодор, великолепным Ореандским дворцом, выстроенным в последние годы царствования Николая Павловича… Как всегда, его завораживало море. Это была вторая и последняя встреча с Черным морем в жизни Вяземского.

Опять я слышу этот шум,Который сладостно тревожилПокой моих ленивых дум,С которым я так много прожилБессонных, памятных ночей,И слушал я, как плачет море,Чтоб словно выплакать все гореИз глубины груди своей.Не выразит язык земнойТвоих рыдающих созвучий,Когда, о море, в тьме ночнойРаздастся голос твой могучий!Кругом все тихо. Ветр уснулНа возвышеньях Аю-Дага:Ни человеческого шага,Ни слов людских не слышен гул…

5 августа генерал-лейтенант Тотлебен, герой Севастопольской обороны, водил августейших гостей по Севастополю; они посетили в том числе и «славное и святое Русское кладбище», где почтили память героев Восточной войны. Навещали Херсонский монастырь. Конечно, заехали и в Ялту — она понравилась старому князю шумом, портовым вечерним оживлением (а вот тесная гостиница совсем не понравилась). 23 августа Вяземского посетил историк Степан Иванович Пономарев, мечтавший написать биографию князя, — он записал рассказ Вяземского о 1812 годе… Через неделю, в день именин Александра II, в Ливадии Вяземский написал небольшую пьеску «Встреча в Ялте», в которой были и мятлевская мадам Курдюкова, и путешественник г. Болтунов, и сочинитель из Вязьмы г. Коврижкин, и довольно бледный юмор, годный разве на то, чтобы заставить зрителей пару раз улыбнуться после ужина. В пьеске поминалась делегация американской прессы, встречавшаяся с августейшей фамилией; в составе этой делегации был 32-летний Марк Твен, который собирал материал для своих «Простаков за границей».

«Крымские фотографии 1867 года» — так, особенно не утруждая фантазию, назвал Вяземский южный свой цикл — завершились уже не в Крыму, а в Кишиневе, 22 октября — там князь дописал стихотворение «В Севастополе». Там же было написано и «Проездом через Кишинев», где странно соседствуют воспоминания о Пушкине и мысли о… женской эмансипации, которая Вяземскому, разумеется, не нравится. Эти стихи заканчиваются ворчливыми строками:

…Весь мир — все тот же Кишинев;Нет пушкинских стихов, ни шуток,Ни гениальных шалунов.

Похоже, благостная крымская атмосфера уже перестала оказывать на старого князя свое воздействие. Впрочем, он давно замечал, что осенью и зимой его психическое и физическое состояние ухудшается.

1868-й прошел более-менее спокойно. 27 апреля Вяземский принял участие в празднике лейб-гвардии Гусарского полка, шефом которого был царь, и написал к дате «Песню лейб-гусаров». Лето августейшая семья снова провела в Ливадии, но на этот раз Вяземский уже не поехал в Крым: 30 июня в подмосковном Останкине он присутствовал на свадьбе своей любимой внучки Екатерины Павловны. Избранником ее стал граф Сергей Дмитриевич Шереметев (1844—1918), кавалергардский штабс-ротмистр, адъютант наследника, один из богатейших людей страны. Ему суждено было стать самым ярким представителем легендарного рода Шереметевых. Видный сановник, близкий друг Александра III, тонкий, приятный и очень образованный человек, любовно хранивший лучшие традиции русской аристократии, он оставил интереснейшие мемуары и множество ценных исторических работ, за которые в 1904 году был избран почетным членом Академии наук. С 1898 по 1917 год ему принадлежала усадьба Остафьево, в которой им был создан первый в России общедоступный Пушкинский музей… Впрочем, жизнь и творчество графа С.Д. Шереметева заслуживают отдельного исследования. Как и жизнь его второго сына, графа Павла Сергеевича (1871—1943), первого хранителя Остафьевского музея при советской власти, а также внука, графа Василия Павловича (1922—1989), талантливого художника.

Вяземский был близко знаком с отцом Сергея Дмитриевича, графом Дмитрием Николаевичем Шереметевым, знаменитым своей благотворительностью, и часто бывал в его петербургском Фонтанном доме. «В первый раз видел я князя Петра Андреевича в нашей домовой церкви на Фонтанке, — вспоминал С.Д. Шереметев. — Это было в пятидесятых годах. Помнится мне служба на Страстной неделе. Церковь была полна, и хор пел «Чертог» Бортнянского… Вижу, как Петр Андреевич прислонился к стене и молился горячо». Следующая встреча произошла уже зимой 1868-го на вечере у графа Орлова-Давыдова — там Вяземский предложил Шереметеву принять участие в лотерее в пользу покупки дома Жуковского в Белёве… Граф Сергей Дмитриевич, несмотря на молодой возраст, быстро завоевал расположение старого князя, обнаружив обширные познания в русской истории и любовь к Жуковскому и Пушкину. А уж когда Шереметев помог собственному зятю Павлу Петровичу спасти от продажи давно заложенное Остафьево, благодарность Вяземского не знала границ. Лучшей партии для внучки было не придумать… Кстати, идею венчания в Останкине подал молодым именно Вяземский. Медовый месяц Шереметевы провели в Остафьеве, а потом поехали в Европу. 28 мая 1869 года в молодой семье появился первый ребенок, правнук Вяземского — граф Дмитрий Сергеевич Шереметев[115]. Шесть лет спустя он под диктовку матери сочинил первое письмо прадедушке, в конце собственноручно пририсовав птичку и домик… «Здравия, всяческого благополучия желаю любезнейшему правнуку Димитрию и братьям и сестре его, — отвечал Вяземский. — Жаль, что не вижу, как вы растете и шалите. Всех вас обнимаю». При жизни князя Петра Андреевича у Шереметевых родились еще дети Павел (1871), Борис (1872), Анна (1873), Петр (1876) и Сергей (1878).

Снова Царское Село, привычные уже домики Китайской Деревни, где когда-то Карамзин вычитывал корректуры «Истории»… С.Д. Шереметев не раз бывал у Вяземских в гостях и так вспоминал об этом: «Комнаты Вяземских в Китайской Деревне были очень уютны; особенно хорошо была устроена княгинею гостиная с цветами в разнообразных вазах. Удобно расставлены были покойные, шитые кресла; в них сиделось как-то особенно хорошо, отовсюду веяло прошлым. Зеленые занавески на лампах придавали приятный для глаз полусвет; за открытою дверью виднелся ряд комнат, а в последней из них стоял письменный стол князя с наваленными на нем книгами и бумагами. У стола этого появлялся Петр Андреевич в сером халате, с ермолкой на голове и трубкою в руках. Медленной поступью проходит он через ряд комнат в гостиную и садится в покойное старое кресло; в комнате водворяется знакомый приятный запах трубки… Или невзначай начнется какой-нибудь тихий разговор, то вдруг неожиданно, в хорошую минуту, услышите рассказ из прошлого или меткую шутку. Вы видите на лице князя ту заразительную и едкую улыбку, о которой говорил Пушкин, и нет возможности не смеяться. Как-то раз княгиня, собираясь куда-то выехать, спрашивает у него: какую ей лучше надеть шляпу? — Во всех ты, душенька, нарядах хороша, — ответил он».