Руди Бенциен - Джон Леннон навсегда

Из одного письма Стюарта он узнал, что их общий гамбургский друг, фотограф Юрген Фольмер, уехал в Париж. Вместе с Полом Джон вдруг отправился туда же. Тут впервые проявилась черта ленноновского характера, которая в дальнейшем будет нередко ставить его в щекотливые ситуации. Часто он действовал спонтанно, не размышляя, следуя моментальному порыву вдохновения. Не сказав ничего ни Джорджу, ни Питу, Джон и Пол некоторое время провели в Париже. По контрактам у них был запланирован целый ряд концертов. Но никто не знал, появятся ли «боссы» вовремя.

Джон, вернувшись из путешествия, впал в странную меланхолию. Казалось, что дела группы его больше не интересуют.

Боб Вулер, диск-жокей «Пещеры», призвал его опомниться. Он дал понять, что если Джон хочет чего-то добиться со своей группой, ему не следует предпринимать такие вояжи.

Джон созвал друзей, и «Пещера» вновь приняла их.

В субботу, 28 октября 1961 года, молодой человек в кожаной куртке и джинсах зашел в отдел пластинок музыкального Северного магазина (NEMS — North-End Musical Store) на улице Великой Шарлотты в центре Ливерпуля. Он спросил сингл «Май Бонни», который, вероятно, записали битлзы.

Тем самым посетитель ввел в недоумение честолюбивого продавца. Тот ничего не слышал ни о пластинке, ни о «Битлз». За прилавком стоял руководитель отдела грампластинок и сын владельца магазинов фирмы электротоваров NEMS. Его звали Брайан Эпштейн. Он был тем, кого называют добропорядочным молодым человеком. По его предложению отец создал в своем магазине этот отдел. Эпштейн, которому в то время было двадцать семь лет, любил музыку, но отнюдь не громкий, жесткий рок-н-ролл. Он предпочитал Сибелиуса, регулярно посещал концерты ливерпульской филармонии. Склонность к классической музыке была одним, но бизнес, приносящий прибыль, — совсем другим. Девизом Брайана Эпштейна было: «Мы каждого обеспечим любимой пластинкой». Он пообещал молодому клиенту раздобыть искомый диск в ближайшие дни и тут же связался со своими поставщиками. Никто не слышал об этой пластинке. Брайан не сдавался. Он спросил своих продавщиц, не знают ли они чего-нибудь о группе, которая называется «Битлз». Как же, эти парни восхитительно поют в «Пещере» — последовал ответ.

Это покажется странным, что Эпштейн до сих пор не подозревал о существовании «Битлз». Он регулярно писал статьи для «Мерсийского бита», а в этой газете название группы мелькало то и дело. Получалось, что, преследуя своими публикациями исключительно деловые цели, он саму газету попросту не читал. В первые ноябрьские дни поток молодых клиентов, требующих «Май Бонни» в исполнении «Битлз», становился все больше. Чаще всего это были девушки. Поскольку Эпштейну не удалось достать пластинку, он решил сам спросить битлзов, что они об этом думают.

9 ноября 1961 года он пришел в «Пещеру». И Джон ему сказал, где вышла их пластинка. Потом Эпштейн повторил визит. В Гамбурге он заказал двести дисков, которые исчезли с прилавка в считанные дни. И тогда его осенила идея. В следующие дни его все чаще видели в «Пещере». Эпштейна интересовало воздействие «Битлз» на слушателей. Он почуял, что дело пахнет очень прибыльным гешефтом. Брайан навел справки о менеджере битлзов и наткнулся на Аллана Вильямса, с которым Джон столь неприличным образом расторгнул контракт. Бывший импрессарио заявил, что «этот Леннон — несносный тип», поскольку у того хватило наглости прекратить выплату ему законных процентов.

Но эти проблемы не интересовали Эпштейна. Для него было важным убедиться, что группу еще никто не держал в надежных руках. Прежде чем предпринять следующий шаг, он хорошенько разузнал всё об обязанностях менеджеров, поскольку давно усвоил нехитрое правило: главное — хорошо знать дело, тогда можно заняться бизнесом.

3 декабря, в 16.30, он ждал Джона и Ко в своей конторе. По такому случаю Леннон, обычно весьма непунктуальный, изменил своему обыкновению, явившись в установленное время вместе с Джорджем и Питом. Впрочем, они еще долго не могли начать беседу, так как не было Пола. На телефонный запрос последовал неожиданный ответ: Пол безмятежно принимал ванну. Эпштейн вышел из себя, назвав поведение Маккартни «бесстыдством». Он тут же дал понять Джону, что если станет менеджером группы, то раз и навсегда положит конец подобной необязательности. Когда же Пол прибыл, разговор пошел прежде всего о финансовой стороне будущего партнерства. Жестко и без церемоний Брайан Эпштейн назвал свою цену: двадцать пять процентов от всех прибылей «Битлз».

Джон запротестовал. В конце концов Аллан Вильямс получал десять процентов. Но Эпштейн настоял на своем, и в договор, который битлзы подписали через пару дней, вошло это условие. Отныне Эпштейн все крепко взял в свои руки. Халтуру, случайности, беспорядок или даже непунктуальность он не допускал. Леннон говорил: «Пока он не наткнулся на нас, мы были всего лишь мечтателями. Когда же, наконец, словно черным по белому, он нарисовал нам дальнейшие шаги, мы восприняли это как приказ к маршу. Эпштейн попытался отполировать наш имидж. Он считал, что в своих одеждах мы не сможем войти ни в одну уважающую себя лавку. Он пояснил, что джинсы не были каким-то особым шиком, и предложил перейти на настоящие брюки. Конечно, он и не пытался за одну ночь сделать из нас правильных, симпатичных и безобидных мальчиков. Он предоставил нам некую сумму свобод. Мы уважали его взгляды и прекратили жевать на сцене булочки с сыром и пирожки с повидлом. Мы стали больше обращать внимания на то, что делаем. Все вдруг стали стараться быть пунктуальными. Мы действительно сделали себя изящными, для чего принялись носить аккуратные костюмы и нигде больше не появлялись в былых обносках».

Мятежный Джон, который до сих пор отвергал любое принуждение, откуда бы оно ни исходило, повиновался регламенту Эпштейна. Успех, признание и большие деньги в перспективе — за это он готов был все вытерпеть, хоть, может, и скрежетал зубами.

Шеридан об отношении Брайана Эпштейна к Джону Леннону и битлзам говорил так:

«Он видел не только деньги, которые, возможно, могла принести эта группа. Он питал особые чувства к юношам, прежде всего к Джону. Это была любовь или что-то вроде влюбленности.

Р.Б.: — Ты намекаешь на гомосексуальность Эпштейна…

ШЕРИДАН: — Да, но там скорее речь шла об эстетике. У Эпштейна было очень тонкое чутье. Он любил Леннона не как сексуальный объект. Он уважал, ему были близки его интересы. Так что все тут было неоднозначно.

Эпштейн хлопотал о выступлениях за пределами Ливерпуля. Он строго следил за тем, чтобы все сроки неукоснительно соблюдались, побуждал Джона не играть только то, к чему лежала душа в данный момент, а следовать четко составленной программе и исполнять только лучшие номера. Он приучал их к интенсивным репетициям, требовал расширения репертуара. И в то же время в музыкальные дела он никогда не вмешивался, позволяя им там делать все, что они хотели».