Жан Баронян - Бодлер

Разумеется, все эти свидетельства, и правдивые и лживые, Бодлер, находясь в Париже, не имел возможности проверить и потому не подвергал сомнению. Но в действительности они мало занимали его. Прежде всего он хотел постичь творческие глубины американского писателя, пытался представить себе, а затем и понять духовный мир этого человека. Справедливости ради надо сказать, что Бодлер при этом не мог не думать о самом себе, о том, какой он поэт, что пережил и претерпел с детских лет. Равно как и о своем двойственном, непостижимом влечении к красоте и непристойности.

«Все, кто размышлял о собственной жизни, кто нередко обращал свои взоры назад, дабы сравнить свое прошлое с настоящим, все, у кого вошло в привычку с легкостью разбираться в самих себе, знают, какое огромное место занимает отрочество в окончательном формировании духовного мира любого человека. Именно тогда предметы оставляют глубокий след в нежной и бесхитростной душе; именно тогда краски кажутся яркими, а звуки обретают таинственный язык. Характер, духовный мир и стиль человека формируются обычными на первый взгляд обстоятельствами его ранней юности. <…> Краски, склад ума Эдгара По резко выделяются на фоне американской литературы. <…> Все рассказы Эдгара По, можно сказать, биографичны. Человек раскрывается в своих творениях. Персонажи и эпизоды являются обрамлением и драпировкой его воспоминаний», — писал Бодлер в очерке «Эдгар Аллан По, его жизнь и его творения».

При внимательном прочтении рассказов По Бодлера поражает то, что в основе их эффектов всегда лежит логическая связь событий, в то время как, например, Гофман выстраивает свою фантастику на своеволии и непоследовательности воображения. В определенном смысле рассказы По в какой-то мере походят на научные документы, в подробностях описывающие случаи невроза, психозов, раздвоения личности, страхи, уродливые события, как если бы они были отчасти ужасающим доказательством какой-то поэтической теоремы в геометрии. И все они, или почти все, зловещи, эти рассказы бродят, непрерывно кружат вокруг мрачных сил, освящая абсолютное торжество смерти: «Вильям Вильсон», «Падение дома Ашеров», «Морелла», «Лигейя», «Тайна Мари Роже», «Маска Красной смерти», «Правда о том, что случилось с месье Вальдемаром», «Убийство на улице Морг»… Чаще всего в этих рассказах погибают женщины. Как в трагической жизни По: одну за другой он видел умирающими своих подруг, свою мать и жену. Но — вещь довольно странная — ни один из его многочисленных рассказов, где на сцене появляются женщины, не повествует об истории любви и не прославляет женскую чувственность.

И еще Бодлера поражает то, что По в своих рассказах, как правило, упраздняет «дополнительные атрибуты» или по крайней мере придает им «минимальное значение». «Благодаря такой сдержанности, — писал Бодлер, — отчетливее проступает исходная идея, и на этой голой основе ярко высвечивается сюжет».

«У Эдгара По — никакого раздражающего хныканья, — уточнял Бодлер. — <…> Можно подумать, что к литературе он пытается применить приемы философии, а к философии — методы алгебры. <…> Так, пейзажи, которые порой служат фоном для его лихорадочных вымыслов, бесцветны, точно призраки. По, не разделявший пристрастий других людей, изображает деревья и облака, похожие на сновидения о деревьях и облаках, или, скорее, похожие на те странные персонажи, что, подобно им, охвачены сверхъестественной гальванической дрожью».

Свой очерк, который он назвал «Эдгар Аллан По, его жизнь и его творения», Бодлер отдал в «Ревю де Пари». Основанный в 1829 году Луи Вероном, этот литературный ежемесячный журнал был очень популярен в начале 1830-х годов, на его страницах появлялись самые авторитетные романические имена, от Бальзака до Эжена Сю, от Альфреда де Мюссе до Жорж Санд, не говоря о Шарле Нодье, Александре Дюма, Альфреде де Виньи или Сент-Бёве, однако в 1834 году он перестал выходить (Луи Верон предпочел вкладывать свои капиталы в широко распространявшуюся прессу), затем его выкупил Франсуа Бюлоз, и вплоть до 1845 года журнал был просто приложением к «Ревю де Дё Монд».

Начиная с 1851 года обновленное издание «Ревю де Пари» выходит совсем в ином варианте. Им руководит небольшая группа писателей, в их числе Теофиль Готье, Максим Дю Кан и Арсен Уссе, бывший когда-то директором «Артиста», а теперь ставший литератором и более чем когда-либо карьеристом.

Очерк, посвященный Эдгару По, был помещен в мартовский и апрельский номера 1852 года «Ревю де Пари» благодаря вмешательству Готье, которому Бодлер передал также несколько своих стихотворений, высказав пожелание увидеть их напечатанными в одном из ближайших выпусков.

Тем временем он опять сильно поссорился с Жанной. Соседи поговаривали, будто он даже ударил ее подсвечником по голове и мог бы совершить убийство, если бы не удержался в последний момент, внезапно осознав весь ужас своего поступка.

После долгих изнурительных ссор голова его «стала клокочущим вулканом», как писал сам Бодлер, и в конце концов он расстался с Жанной, покинув улицу Марэ-де-Тампль, и поселился сначала в одиночестве в конце мая на бульваре Бонн-Нувель, а затем через пять месяцев в гостинице на улице Пигаль. С собой он захватил только самое необходимое. В том числе издание произведений По на английском языке и словари.

Ибо Бодлер решительно был одержим автором «Черного кота», которого он сравнивал с проклятым святым, намереваясь во что бы то ни стало перевести все его рассказы и «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима», изданную в Нью-Йорке в 1838 году. А пока две из этих историй, которые он называет необыкновенными, печатались в октябре — «Колодец и маятник» в «Ревю де Пари» и «Философия обстановки» (текст скорее напоминает критическое размышление, нежели вымысел) — в «Магазен де фамий», — ему вскружила голову другая женщина: Аполлония Сабатье.

ПИСЬМО ПРЕЗИДЕНТШЕ

Прочитав «Эмали и камеи» Теофиля Готье, томик в сотню страниц, только что вышедший у Эжена Дидье, Бодлер с волнением обнаружил на девяносто третьей странице стихотворение в восемь строф под названием «К розовому платью». Он без труда догадался, что эти стихи прославляют госпожу Сабатье, женщину, которой он тоже восхищался и которую втайне безумно любил.

Люблю я розовое платье,Тебя раздевшее легко:И руки наги для объятья,И грудь поднялась высоко!

Светла, как сердце розы чайной,Прозрачна, как крыло пчелы,Чуть розовеет ткань и тайноТебе поет свои хвалы.

И эти складки — только губыМоих желаний грозовых,Хотящих нежно или грубоПокрыть тебя лобзаньем их.[37]

В действительности госпожа Сабатье стала госпожой лишь потому, что Готье в один прекрасный день решил назвать ее так. По своему гражданскому состоянию она была всего лишь Аглая Аполлония Сабатье. Родившись в 1822 году в Мезьере в департаменте Арденны, она вполне могла бы зваться госпожой Альфред Моссельман или госпожой Ришар Балл ас, по имени своих щедрых и богатых покровителей, чьей любовницей она была и с кем продолжала встречаться, однако предпочла не выходить замуж, чтобы сохранить полную свободу.