Это не случайно. Японская хроника - Рёко Секигути

времени землетрясения. Мне случается время от времени пользоваться лифтом (лишь иногда, но не из-за того, что я в Японии, а просто из-за того, что однажды я застряла в лифте во Франции). Садясь в метро, я теперь не каждый раз вспоминаю о землетрясении. Осмеливаюсь проходить под рекламными щитами. А если не перемещаюсь по городу в туфлях-лодочках, то только потому, что это не мой стиль. Я заново привыкаю к Токио, своему родному городу.

Мы говорим с Марико Асабуки о фразеологизмах. В отдельных случаях устойчивое выражение представляет собой очень точное описание реальности. В тот день, когда на меня напали в метро, я почувствовала, как мое сердце забило тревогу. Страх нас буквально подкашивает. Физически ощущаешь, что сердце сжимается, разбивается. Эти выражения очень точно передают наши ощущения.

Но почему же, когда прибегаешь к этим выражениям, всё начинает звучать так банально? Почему?

Почему свидетельства потерпевших, которые, несомненно, прошли через страшные испытания, звучат так фальшиво в то время, как сами слова должны выражать очень точно их самые затаенные ощущения?

Тут дело не в том, что они не умеют выразить свои ощущения, а в том, что двойственность, свойственная идиоматическим выражениям, фатальным образом звучит фальшиво.

Какие слова, какие выражения должна найти литература во всём этом?

Прием по случаю вручения премии Аюкавы[17]. Супруга поэта-лауреата Рёдзи Асабуки в кимоно. Это первая женщина, которую я вижу одетой в кимоно, со времени моего приезда в Японию более двух недель назад.

Приглашенные восторгаются тем, что церемония смогла состояться, притом что множество других, чье проведение было намечено на весну, аннулированы.

В своих выступлениях члены жюри отмечают в премированных книгах те пассажи, что относятся к катастрофе. И впрямь, предсказания нередки; считается, что это «совпадение». На этот раз, словно случайно, одна из победивших на конкурсе книг носит название «Накануне шквала».

Одна романистка рассказывает мне, что пишет роман о третьем поколении переживших Хиросиму. Эта тема давно не дает ей покоя, и она как раз была погружена в работу с источниками, когда случилось нынешнее бедствие. Я замечаю вслух, что она сильно рискует навлечь на себя критику, сочиняя такой роман теперь. Ее могут обвинить в том, что она пользуется ситуацией, выбирая такую «заманчивую» тему. Но ее не собьешь с пути: она не сегодня выбрала эту тему и готова принять на себя любую критику.

Еще одна история совпадения. Мысль писателей разворачивается, как речной поток, о который катастрофы разбиваются, как о скалу, образуя брызги и всплески на воде.

Мы также говорили о забвении. Молодые японцы даже не подозревают о существовании третьего поколения облученных. Писать на эту тему – нет ли риска оживить дискриминацию в отношении них? К тому же романистка не имеет намерения скрывать тот факт, что последствия для здоровья всё еще тяжелы на протяжении трех поколений и что есть риск заболеть раком крови. Этот вопрос мучает ее. Но она заверяет, что в любом случае не откажется от задуманного романа.

Любопытно, что сможет написать после этой катастрофы Оэ. Да и не только он. Как моя знакомая романистка, многие писатели, на которых он оказал влияние, пытаются напрямую разрабатывать эту тему. Писателя, который прочел книгу на подобную тему и в свой черед пишет об этом, можно рассматривать как последователя прочитанного автора, даже если сам он об этом молчит. Так какой-то автор или какая-то книга могут иметь нескольких последователей, притом что тут нельзя говорить о школе или даже о прямом влиянии. Существуют духовные последователи.

Я продолжаю расспрашивать разных людей, что они читали после землетрясения. Два разных человека, не являющихся поэтами, ответили, что им удавалось читать только поэзию. Кое-кто отвечает, что вовсе не мог читать, но зато слушал музыку; еще для кого-то всё было наоборот. Мне всё еще не удается распознать тип слов, в которых люди нуждаются после катастрофы. Но мои расспросы – расспросы писателя – изменились; это уже не «что нужно писать после катастрофы?», а «в каком роде чтения нуждаются люди после катастрофы?». Какие слова хотят видеть, слышать? Что можно предложить им?

И речи не идет о том, чтобы обращаться к пострадавшим с каким-то посланием. Я просто отмечаю, что ты вынужден иначе мыслить о том, что пишешь, когда мир, к которому это обращено, изменился. Впрочем, после катастрофы меняется не только мир. Изменились типы высказывания и звучание речи, пусть и временно. Есть над чем поразмыслить, но я констатирую, что изменения, коснувшиеся манеры писать, говорить, рассказывать, сильнее на этот раз, чем после предыдущих катастроф. Всё перепахано, и очень глубоко. И если ты человек пишущий, ты должен быть внимателен ко всем этим изменениям. Что до человека читающего и говорящего, которым также является писатель, он подвергся такой встряске в этом вихре речи! Что будет читаться и приниматься читателем в этом контексте?

Я пытаюсь также вообразить, в какой японской литературе могут иметь отныне потребность французы. С 11 марта столько всего наслушались об Японии; вскоре она рискует наскучить. Пресыщение всем японским, потребность в чем-то ином. Начиная с этого момента на год вперед, имея перед глазами поблекший образ Японии, какой тип романа о Японии захотят читать французы? Или же они достигли такой точки, когда не желают читать больше ничего, касающегося Японии?

23 апреля

В журнале Switch композитор Харуоми Хосоно утверждает, что токийцы являются потерпевшими, даже если не понесли материальных потерь. В какой-то степени их можно назвать потерпевшими в психологическом плане. На мой взгляд, это достаточно верно определяет настоящее состояние токийцев. В конце концов, землетрясение докатилось и до Токио, оживленные городские кварталы которого оказались погруженными во тьму, и страх Фукусимы был особенно ощутим в столице. Хотя заметных материальных разрушений город и не понес, простое нарушение функционирования столицы на время до неузнаваемости преобразило ее. В определенном смысле именно оттого, что токийцы не стали непосредственными жертвами катастрофы (ни полного отключения от электрической сети, ни превратившейся в лаву земли, ни большого количества обрушений и погибших они не знали), они не осмеливаются поведать о своих страданиях перед лицом ужаса, который выпал на долю пострадавших во всех смыслах и всерьез. Боль токийцев затаенная, но неотвязчивая, и со временем она даст о себе знать.

24 апреля

Близится мой отъезд, и я испытываю некое чувство, которое сродни сожалению. Моя жизнь здесь, мои друзья, мои соратники, родные места – всё это опять стало мне так дорого. Я уже знакома с этим чувством. Под конец каждого своего пребывания в Японии я всегда немного грущу, но, оказавшись в Париже, быстро включаюсь в повседневные дела, устраивая