Русский Вольтер. Герцен: диссидент, писатель, утопист. Очерки жизни и мировоззрения - Владимир Владимирович Блохин

и не понял у славянофилов главного. По его мнению, византийское православие было мертвой религией в отличие от менявшегося католицизма. Здесь, видимо, сказывались и его юношеский опыт восприятия веры (точнее, полное его отсутствие), и поддержка Церковью самодержавия. Корень всему – это секуляризм и западничество Герцена.

Знакомство с публицистикой Герцена 1830–1840-х годов показывает, что Герцен в целом придерживался либерально-западнического мировоззрения с сильным анархистским компонентом, порожденным как условиями его жизни, так и психологическими чертами, особенностями его характера.

Глава 2

«Весна народов» в свете самосознания

Париж не стоит мессы! «Жизнь обманула, история обманула…»

Отправившись из России на Запад, Герцен стремился к своей мечте, знакомство с которой оказалось драматически разочаровывающим. Принято считать, что Герцен разочаровался в Западе по причине крушения своих политических надежд. Это суждение верно лишь отчасти. Знакомство с Западом привело к разрушению идеализированной картины, к утрате эстетической привлекательности западного человека: Герцена поразила и даже обескуражила его посредственная мещанская культура.

Герцен с семьей приезжает в Париж 25 марта 1847 года и останавливается в Hôtel du Rhin на Вандомской площади. Здесь он нашел своих друзей – Адольфа Рейхеля, Николая Сазонова, Павла Анненкова. Герцен у П.В. Анненкова в его квартире на ул. Комартен, 41 подробно расспрашивал об «условиях, образе жизни и привычках новой своей резиденции»[221]. Но уже в апреле он делится своими эмоциями с М.С. Щепкиным, знакомит его с впечатлениями о театральной жизни парижан. Его поразило обилие театров города. «Сцена служит ответом, пополнением толпе зрителей, вы можете смело определить по пьесам господствующий класс в Париже, и наоборот. Господствующее большинство принадлежит здесь – мещанству, и мещанство ярко отражается во всей подробной пошлости своей в уличных романах и, по крайней мере, в 15 театрах… Я часто выходил из театра с Анненковым, подавленный грустью, и печально брел с ним с горя выпить бутылочку фрапе. Не говорю уж о жалкой толпе, которая может ежедневно смотреть всю эту дребедень, – а вот что страшно: какие таланты поглощены, испорчены, разменены на мелочь… удовлетворяя жажде одного смеха…»[222]

Герцен был впечатлен внешней пошлостью жителей, средними потребностями французского мещанина. Очень любопытную психологическую зарисовку делает Наталья Герцен в письме своей сестре Татьяне Астраковой. Ее ужаснули западные люди: «Шум, движение (не могу назвать это жизнью, даже деятельностью) невообразимые, на каждой точке города будто средоточие жизни (материальной), остановиться да посмотреть – в голове закружится. Учтивость – бесконечная, для вас все сделают из учтивости; пожалуй, и обманут и украдут из учтивости, ну, право, кажется, здесь умирают и родятся из учтивости; нам не по натуре что-то эта учтивость, мы люди дикие, простые, хотя и у нас ее довольно, да уж все не до такой возмутительной степени. А что касается до чувства… у… тронь поглубже, так ужаснешься, какая пустота, какая пустота!»[223] Формальная любезность пустоты потрясла Натали. Западная реальность с ее социальными контрастами и бездушием буржуазии стала фактом личного сознания Герцена. Однако самое страшное испытание чувствам и мысли было еще впереди.

Пребывание в Париже пришлось на «весну народов», европейскую революцию 1848 года. По существу, она стала проверкой философских и политических взглядов Герцена.

Михаил Гершензон, осмысливая роль Герцена как посредника между европейской и российской социал-демократией, отметил ряд черт этого политического события. Во-первых, бросалась в глаза «международность» революции, ее своеобразный интернационализм. Во-вторых, примечательность революции состояла в том, что в ней «оказались тесно переплетены интересы различных стран и народностей Франции и Италии, Италии и Австрии, Австрии и Пруссии, Польши и всех других»[224].

В ходе социально-политических процессов сформировалась интернациональная общность, сообщество революционеров, в среде которых в ходе как теоретических споров, так и политической практики выработался единый политический идеал. «Самым ходом борьбы… был выкован своего рода международно-демократический идеал, и его, как святыню, унесли в изгнание тысячеголовые разноязычные полчища эмигрантов, которые в 1849 году наводнили Швейцарию и потом Англию. Эта текучая община взыскующих свободы просуществовала лет десять-пятнадцать; и если мысль и чувство ее членов были с самого начала сильно окрашены интернационализмом, то совместная жизнь в эмиграции, это беспрестанное общение людей, принадлежащих к разным национальностям, развили эту тенденцию в них до крайней степени»[225].

Гершензон емко передал атмосферу времени: «…Атмосфера была до такой степени насыщена космополитизмом, что избегнуть его влияния было решительно невозможно…»[226]

Впечатляет уровень единства разнородных представителей различных политических сил. «Перед внешним миром эта разноплеменная эмиграция старается выступать как одно целое. Она имела и свое представительство: таков был Центральный европейский комитет в начале 50-х годов в Лондоне, состоявший из Мадзини, Арнольда Руге, Ледрю-Роллена, Кошута, Ворцеля и Братиано. Таков был Международный Комитет 1855 года там же и т. д. Эти комитеты выступали с манифестами, обращенными то к европейской демократии, то к обществу той или другой страны, устраивали митинги и банкеты международно-демократического характера»[227].

Распространение своих идей «сообщество» обеспечивало широкой сетью прессы, имевшей также космополитический характер. «Для служения делу всемирной свободы возникает ряд газет. Еще в 1848 году на деньги Ксаверия Браницкого основывается газета Lа Tribune des Peuples – “Международный монитер движения и прогресса”, и на первом редакционном ужине были представлены, по словам Герцена, все европейские нации “от Сицилии до кроатов”; другой такой же орган международной демократии, но уже на трех языках, основали в 1848 году в Женеве Струве и Гейнцен; в Voix du Peuple, который издавали в 1849–1850 гг. Прудон и Герцен, иностранный отдел носил заглавие: “Всеобщая политика – Солидарность народов”»[228].

В этом международном кругу Герцен провел семь лет (1849–1855), начав свою политическую карьеру сначала в Париже. Затем он перебрался в Швейцарию и в дальнейшем обосновался в Лондоне.

Вхождению Герцена в новый круг людей способствовал ряд факторов. Среди них широкая, поражающая собеседников образованность; общительность, которая проявлялась в том, что он «разговорится со всяким», соблюдая уважение к людям, имевшим зачастую противоположные мнения[229].

Его друзья отлично осознавали, что Герцен – «русский барин со средствами», что позволяло ему оказывать безвозмездную помощь «бедным соратникам» по борьбе. «Он и прямо поддерживал материально освободительное движение во Франции, в Италии: в 1849 году он дал 20 тыс. франков Прудону на издание газеты Voix du Peuple, в 1852 году – Мадзини на итальянское дело около 200 фунтов стерлингов и т. д.»[230]

Поражала собеседников и друзей способность Герцена к языкам. Однажды при обсуждении одного из вопросов он последовательно переходил с одного европейского языка на другой, разговаривал