После Сталинграда. Семь лет в советском плену. 1943—1950 - Эдельберт Холль

class="a">[4]. Предлогом было то, что когда министр выходил из какого-то помещения, то заявил, что там грязно. Реальной же причиной было, конечно, отвращение, которое полковник Рейниш питал к политике. В дальнейшем ему пришлось оставить пост старшего по лагерю. Его место занял майор Фридель из Швабии, который больше отвечал ожиданиям русских.

И вот случилось так, что ежедневная рутина была нарушена. Нас с Кроме и фон Беловом отвели в баню, побрили и выдали чистую одежду. Конвоир распорядился, чтобы мы были готовы к отъезду, который должен был вот-вот состояться. Куда нас отправят? Одетые и с немногочисленными пожитками наготове, которые нам недавно привез «соглядатай», мы попрощались с остальными сокамерниками. Наступил вечер, и в камере довольно быстро стемнело. Бёвен явно чувствовал себя не в своей тарелке. Когда я подошел к нему, чтобы попрощаться, я обратил внимание, что его лоб покрылся испариной, а руки стали влажными. Со словами:

– Я никогда не стану предателем, – я попрощался с ним, посмотрев прямо в глаза.

Из лагеря в монастыре в лагерь «Кама»

Вот и остался позади лагерь в монастыре. Мы втроем шли друг за другом. Впереди шагал конвоир, вооруженный винтовкой с примкнутым штыком, а сзади – еще двое, один с автоматом, второй – тоже винтовкой со штыком. Выходило по охраннику на каждого – мы, должно быть, считались настоящими злодеями! Сегодня 21 сентября, то есть мы провели в томительном заключении почти пять недель. Шепотом мы обменивались мнениями о том, куда нас могут вести. Здесь было три возможности: тюрьма в Елабуге, суд военного трибунала в Казани или только что созданный лагерь «Кама», развернутый в городе монастырей Елабуге прямо на берегу реки Кама. Вот перед нами показалась тюрьма, но мы прошли мимо. Оставалось два варианта: путь к пристани, откуда нас должны были отвезти в Казань, или дорога в лагерь на Каме.

Русские и татары, проходя мимо, с любопытством рассматривали нас. Теперь нас вели по улице, которая выходила прямо к лагерю «Кама», но по ней же можно было пройти и на пристань. Я хорошо знал эти места, так как впервые побывал здесь еще в мае, когда со своими подчиненными разгружал на пристани баржу с мукой. В памяти сохранилась необычная картина, когда пожилая женщина в шубе и с охотничьим ружьем выполняла функции часового при хлебных запасах.

Вот мы миновали перекресток, и теперь цель могла быть только одна: лагерь «Кама». Нам приказали остановиться перед недавно построенным лагерем, где передали в руки дежурного офицера.

Мы думали о том, что с нами будет дальше. Прежде чем мы вошли на территорию лагеря, дежурный офицер по фамилии Брянцев запретил нам разговаривать. Немногих обитателей лагеря отправили по баракам. Нас быстро провели через лагерь к большому зданию, значительно превосходившему размерами все остальные. Вскоре мы оказались в большой комнате на втором этаже. Перед дверью выставили часового-красноармейца.

К нашему великому удивлению, комната оказалась обитаема. Там уже находились трое в совершенных лохмотьях, с бритыми наголо головами и белыми как смерть лицами. Их в тот момент как раз допрашивала женщина-еврейка.

– Они посадили нас вместе с серьезными русскими преступниками! – прошептал я подполковнику фон Белову. Мы прошли в другой конец комнаты и побросали свои вещи на железные койки, а затем принялись с любопытством ждать, что же будет дальше. Уведут ли этих русских? Будут ли нас заново обыскивать?

Одна из трех фигур направилась в нашу сторону. Перед нами предстал мужчина с гладким черепом, живыми синими глазами и острым, слегка крючковатым носом. Кожа была бледной, как у трупа. Слегка поклонившись, незнакомец проговорил:

– Разрешите представиться: лейтенант Херфурт.

Мы удивленно переглянулись:

– Как, вы немцы? А мы подумали, что вы русские!

С несколько грустной улыбкой Херфурт ответил:

– Вы правы, господа! Мы теперь не похожи на немцев, но, если кому-то придется просидеть два года в тюрьме, его одежда будет выглядеть не лучше.

– Как так могло получиться, что вы пробыли два года в тюрьме? – стали расспрашивать мы, полные любопытства. Ведь перед нами стоял «старый» пленный, который по воле злого рока попал в неволю сразу же после начала войны.

После того как женщина-доктор вышла, мы представились нашим новым товарищам и выслушали их историю. Все трое: лейтенант Херфурт, фельдфебель Эйбель и унтер-офицер ван Альст попали в русский плен в 1941 году. Херфурт был летчиком-истребителем, Эйбель – связистом, а ван Альст – мотоциклистом в разведывательном батальоне. Их привезли в Елабугу и посадили с прочими пленными, которых тогда было немного. Кормили очень плохо. Вскоре русские предприняли попытку подорвать моральный дух военнопленных. Херфурт был назначен старшим в лагере и, в отличие от лейтенанта Райера, отказался участвовать в предательстве. Его твердость и честность послужили примером для некоторых других пленных. В конце концов, в декабре 1941 года русские отправили 16 человек во главе с Херфуртом в тюрьму. Некоторых вскоре освободили, но 8 военнопленных, в том числе и вышеназванная троица, были приговорены так называемым военным трибуналом в составе лейтенанта, старшего сержанта и сержанта к смертной казни. Обвинение зачитало приговор. Они провели в камере смертников 87 дней, каждую ночь ожидая, что их выведут оттуда и отправят на виселицу, но всегда из камеры забирали кого-то другого. Постепенно они устали от каждодневного ожидания смерти. Они рассказали о последних часах вора и убийцы, который метался по камере взад-вперед, как пойманный в клетку тигр, о соседней камере, где какая-то заключенная женщина родила ребенка, о том, как их вдруг перевели в нормальную камеру, переполненную людьми всех национальностей. Половина из тех, кого осудили вместе с ними, давно умерли. Как-то пришел день, когда освободили лейтенанта Вирка. После этого они напрасно ожидали своей очереди, но месяц шел за месяцем, но безрезультатно. Потом они оставили надежды на освобождение. Как-то тюрьму навестил министр внутренних дел Татарской автономной республики, который посетил и камеру, где сидели трое осужденных. Случайно он заметил, что они являются немецкими военнопленными, и приказал перевести их в лагерь для военнопленных. Снова потянулись дни неопределенности, пока наконец сегодня их не перевели сюда. Они едва могли сдерживать свою радость после долгих дней морального напряжения и неопределенности. Они говорили очень быстро, причудливо мешая немецкие слова с русскими. Мы старались скрыть жалость, которую вызвал в нас их вид. Ван Альст с трудом мог передвигаться, а вид оставшихся двоих наводил на воспоминания о больных сыпным тифом. Подробности, которые они поведали нам о той тюрьме, были для нас, жителей Центральной Европы, невероятными, почти невозможными