Михаил Барро - Томас Торквемада (“Великий Инквизитор”). Его жизнь и деятельность в связи с историей инквизиции

С неменьшей яростью набросился Филипп на протестантов Испании. Из Рима ему помогал папа Павел IV, в Испании – великий инквизитор Фернандо Вальдец. Как только были изданы королевские указы о преследовании еретиков, шпионы инквизиции рассеялись по всей стране. Арестовывать было приказано без пощады, по малейшему подозрению, и в первый же день в одной Севилье арестовали 800 человек. В тюрьмах не оказывалось наконец места для этих узников, в места заключения пришлось обратить монастыри и частные дома. “Инквизиторы, – говорит Прескот, – были в положении рыболова, который, закинув сеть, с трудом может тащить ее, потому что она рвется от тяжести попавшей в нее рыбы”... Суд над узниками воскресил мрачные времена Торквемады и Люцеро со всеми ужасами пристрастного допроса. Через 18 месяцев после первого ареста испанская инквизиция уже отпраздновала первые аутодафе в Вальядолиде, Гренаде, Толедо, Барселоне и Севилье. Самое торжественное происходило, опять в Вальядолиде в присутствии Филиппа II, 8-го октября 1559 года. На площади перед собором св. Франциска была устроена платформа, покрытая коврами и орнаментами, для членов судилища, против нее – королевский балкон, на середине – громадный эшафот. В 6 часов утра со всех церквей раздался благовест, возвещая о начале церемонии. На площадь в традиционном порядке прибыла процессия монахов, инквизиторов, осужденных и стражи. Филипп сидел на своем балконе, около него принцесса Иоанна, инфант Дон-Карлос, племянник короля Александр Фарнезе, иностранные послы, гранды королевства и духовные особы. Речь произносил епископ Куэнский. Когда он кончил, Вальдец громко воскликнул: “Господи, помоги нам!” – и стал приводить короля к присяге. “Ваше величество, – сказал он, – клянетесь ли крестом шпаги, на которую опирается ваша королевская рука, вечно поддерживать святое учреждение инквизиции против еретиков, отступников и покровителей их и доносить о всех действиях и словах их, которые дойдут до вашего высочайшего сведения?” Филипп ответил громко: “Клянусь!..” После чтения приговоров великий инквизитор отпустил грехи примиряемым с церковью, хотя большинство их все-таки было наказано, одни – вечным заключением, другие – продолжительным покаянием и все – конфискацией имущества. Осужденные на сожжение были преданы светской власти. Измученные пытками, они мужественно ожидали смертной казни. Большинство воспользовалось, впрочем, снисхождением, они исповедовались и были удавлены перед сожжением. Только двое оказались упорными до конца. Один из них был Дон-Карлос де-Сасо, флорентийский дворянин, ревностный лютеранин и проповедник лютеранства. Его вина усиливалась сочинением против католической церкви. 15 месяцев сидел он в тюрьме, но до конца оставался верен своим убеждениям. Когда накануне казни ему прочли смертный приговор, он попросил бумагу и написал обличение католицизма и апологию лютеранства. Отправляясь на костер, Дон-Карлос остановился около королевского балкона и грустно воскликнул: “Зачем ты мучишь своих невинных подданных?..” “Если бы мой сын, – ответил ему Филипп, – был еретик, – я сам сложил бы костер, чтобы сжечь его...” Другой упорный еретик был доминиканец Доминго де Рохало, сын маркиза Позы. Когда после чтения приговора с него сняли монашескую рясу и заменили ее санбенито – со времени Хименеса с андреевским крестом – он несмотря на смех невежественной толпы начал громко обличать жестокости и изуверство Рима. Раздраженный Филипп приказал надеть ему gag, кусок расщепленного дерева, которым захватывали губы... Филипп готов был надеть этот gag всем испанцам, потому что усердие его в преследовании ереси не знало предела и все казалось ему недостаточным. В порыве ревности к религии он учредил даже особую инквизицию, галерную и флотскую, как будто боялся, что если не на суше, то на море от него спасется какой-нибудь еретик. Инквизиторы спешили пользоваться изуверством Филиппа и хотели получить от него разрешение образовать особое воинство на защиту религии под названием Ордена Марии белого меча. У них уже была своя стража, которая усвоила себе имя прежней городской милиции, святая Германдала, но учреди король просимый орден, наследники Торквемады могли бы держать в страхе самих королей. На беду святого трибунала кто-то дал понять Филиппу, какую опасность представляла бы короне инквизиционная милиция, и привыкший властвовать король поспешил отказать инквизиторам. Во всем остальном он был рабом трибунала.

Побуждаемый своими слугами, он по примеру своих предшественников не оставил в покое морисков. В 1566 году он приказал им отказаться от национальной одежды, языка и обычаев и во всем сообразоваться с христианами. В три года они должны были изучить испанский язык и по истечении этого срока не читать и не писать по-арабски. Гренадскому суду было приказано в тридцать дней уничтожить все предосудительные книги, а другие разрешалось хранить, но не более как три года. Даже бани и ванны в частных домах уничтожались, чтобы изгладить всякую память о привычках магометан. При Филиппе III в 1609 году поступили проще: тогда решили совсем изгнать морисков. Об этом ходатайствовал Сандоваль, генерал-инквизитор и канцлер Испании. “Решение великое, да будет оно исполнено”, – сказал король на доклад министра Лермы об изгнании морисков. Исполнение этой меры духовенство приветствовало как великое благо Испании. Архиепископ Валенсии сулил испанцам как результат изгнания морисков богатство и счастье евреев во времена Соломона.

“Таким же счастием, – говорил он в своей проповеди, – будем наслаждаться и мы в Испании отныне впредь благодаря милосердию нашего государям отеческой заботливости его величества. У нас всего будет в изобилии: земля оплодотворится, и благословение снизойдет на нее. С тех пор, как эти проклятые окрестились, не было ни одного хорошего урожая. Теперь все годы будут урожайные, ибо эти гады навлекли своею ересью и своим богохульством бесплодие на землю. Всего, повторяю вам, будет у нас в изобилии”...

Пророчеству архиепископа не суждено было сбыться. Изгнание миллиона морисков, искусных земледельцев и промышленников, после прежних изгнаний, начиная с евреев, окончательно обессилило Испанию. Целые округа остались пустынными, приютами бродяг и разбойников, промышленность и торговля расстроились, земледелие упало... Политика произвола и нетерпимости принесла наконец все плоды, кроме изобилия, которое обещал архиепископ Валенсии. В 1667 году французский посол писал Людовику XIV, что нужда так велика в Испании, что с частных лиц собирают добровольные приношения. В этом же году пришлось отказаться от обложения народа новыми налогами, а старые подати собирать с понуждением силою. В 1680 году общее бедствие дошло до того, что в Мадриде даже торговцы соединялись в шайки и грабили состоятельных граждан. Одна война с Нидерландами стоила Испании 200 миллионов дукатов, а государственный долг возрос в царствование Филиппа II с 35 до 140 миллионов дукатов. Однако политика нетерпимости так въелась в характер испанцев, что в 1619 году профессор толедского университета дон Санчо де-Мекало предложил королю довершить объединение страны изгнанием цыган, “потому что, – говорил он, – постыдно терпеть такую вредную и развращенную нацию”... Этот проект профессора как нельзя лучше оправдывал мнение герцога Сен-Симона об испанской науке. Как писал он в 1722 году, наука в Испании была в пренебрежении, а невежество и тупость считались добродетелями.