Алексей Козлов. Преданный разведчик - Александр Юльевич Бондаренко

Почему именно MИ-5, английская контрразведка, гонялась за этими нашими нелегалами по всей Европе? Об этом мы расскажем в следующей главе.

Глава 6

«Купите пропуск в рай!»

А теперь – отвлечёмся от всех проблем, и просто анекдот, некогда весьма популярный в нашем родном училище.

Начальник факультета вызывает из строя курсанта: «Товарищ курсант! Вы вчера были в самовольной отлучке!» – «Никак нет!» – «А я говорю, что были!» – «Нет!» – «Ну, хорошо. Давайте по-человечески. Я вам говорю, что вы были в самоволке, вы подтверждаете – и вам за это ничего не будет. Договорились?» – «Ну, если так… Был, товарищ полковник!» – «Вот видите! Ну хорошо… Объявляю вам трое суток ареста!» – «Как?! Вы же сказали – по-человечески…» – «Да! Вот такой-то я нехороший человек!»

К чему всё это? Да к тому, что ни один из предателей, ощутивший вдруг писательский зуд (смешно, но буквально каждый из них пытается изображать из себя литературного гения), не написал искренне: «Вот такой-то я нехороший человек! Взял – и предал Родину из-за трусости и жадности!» (это две, в общем-то, основные причины предательства), но каждый стремился подвести под свою измену морально-философскую базу, тем самым всячески себя оправдывая и обеляя.

Вот и Олег Гордиевский, «Иуда из Ясенева», тоже находит себе чёткие оправдания. Если ему верить – а мы уже убедились, что делать этого не стоит, – то поводом его разрыва с советской системой и, соответственно, со Страной Советов, стали приснопамятные события 1968 года в Чехословакии: «21 августа ТАСС заявил, что “во исполнение решения об оказании помощи ЧССР воинские части союзных социалистических стран [участниц Организации Варшавского Договора – СССР, Болгарии, ГДР, Венгрии и Польши] вступили в Чехословакию, во все города и области, включая Прагу и Братиславу”»[98].

А вот – реакция на произошедшее самого Гордиевского. По крайней мере, он так о ней повествует: «Двадцать первого августа весь мир облетела весть о вторжении советских войск на территорию соседней страны. Это ужасное событие коренным образом изменило мою жизнь. Уже в течение двух лет я критически относился к советской системе, а теперь, когда военная машина Страны Советов раздавила зачатки демократических реформ в Чехословакии, я возненавидел её всеми фибрами души. “Отныне уже никогда я не стану поддерживать эту систему, – сказал я себе. – Более того, отныне я буду всеми доступными мне средствами с ней бороться”. Выйдя в главный холл посольства,

где была телефонная будка, я, прекрасно зная, что этот телефон прослушивается датчанами [Неужели только этот? а остальные посольские телефоны, что, нет? – А.Б.], позвонил Елене и с возмущением сообщил: “Они всё-таки пошли на это! Уму непостижимо. Я просто не знаю, что делать”.

Это был мой первый сигнал западной разведке… Сказать, что я таким образом предлагал им своё сотрудничество, было бы неверно. Просто мне, до глубины души возмущённому действиями своей страны, хотелось им сказать: “Я осуждаю эту акцию советских властей. Я не могу с этим смириться, ибо, в отличие от своих коллег, человек честный”…

Естественно, в нашем посольстве я оказался единственным, кто так болезненно и резко отреагировал на ввод советских войск в Чехословакию»[99].

В смысле: «дал сигнал западной разведке»? Ну да, других таких не нашлось…

Вообще-то, в прежние, дореволюционные времена, которые Олег Антонович на словах где-то даже идеализировал, офицер, не согласный с каким-то решением высшего руководства или с полученным приказом, который он считал незаконным, пускал себе пулю в лоб. Достаточно вспомнить пример генерал-майора Александра Георгиевича Винекена, начальника штаба Гвардейского кавалерийского корпуса, застрелившегося после отречения от престола императора Николая II. Между прочим, в прошлом своём генерал был военным разведчиком – перед самой Мировой войной служил военным агентом в Австро-Венгрии.

А ведь если подумать, красивая «картинка» могла получиться, вся западная пресса бы шумела: «Офицер КГБ застрелился в Копенгагене в знак протеста…»! И, кстати, это вышло бы реальной пощёчиной той самой «системе», о которой с негодованием рассуждал Гордиевский.

Однако на дворе давно уже стояли не те прошлые, благородные времена, когда во имя чести стрелялись или, как говорилось, «пускали себе пулю в лоб», так что теперь, в подобной ситуации, учитывая все обстоятельства и особенности происходящего, более-менее порядочный человек мог бы просто порвать со страной и Службой, попросить политического убежища и, подрядившись на одну из активно действовавших в ту пору радиостанций, именуемых «вражьими голосами» – типа «Свободы» или «Голоса Америки», – огласить свою позицию, осудив то самое пресловутое «вторжение». Конечно, это тоже была бы измена Родине, ибо, определяясь по окончании МИМО в КГБ, который для него, как для сына и брата чекистов, не был уж совсем такой загадочной организацией, Олег Антонович принёс военную присягу. То есть клятвопреступником он всё равно бы остался, но всё-таки… В общем, «более-менее порядочный человек» – это нечто типа «осетрины 2-й свежести». Однако Гордиевский предпочёл просто тухлятину – откровенное предательство, почему-то именуя себя при этом «честным человеком».

Но самое смешное, что и в данном отрывке этот как бы честный человек ещё и врёт по мелочам: мол, это только один я был в нашем посольстве «белым и пушистым», демократически настроенным, осудившим происходящее. А прочие все – просто тупые держиморды! Хотя немногим дальше, когда ему будет выгодно (наш читатель скоро увидит этот «пассаж» и поймёт), Гордиевский напишет, что среди сотрудников резидентуры было «немало порядочных, честных людей».

Михаил Петрович Любимов[100], как раз в те времена исполнявший обязанности заместителя резидента в прекрасном Копенгагене, так и вообще ставит под сомнение «уникальность» Гордиевского: «Во время событий 1968 года далеко не все дипломаты и разведчики отмалчивались, шли острые дискуссии “за” и “против линии” Дубчека, и я сам проспорил вместе с Гордиевским ящик великолепного датского пива “Карлсберг” одному заядлому сталинисту, дальновидно утверждавшему, что советские танки войдут всё-таки в Прагу. Впрочем, и в последующие годы в наших колониях велись сравнительно крамольные беседы»[101].

Так что совсем зря Олег Антонович претендует на роль «луча света в тёмном царстве» резидентуры! Не таким уж оно было и тёмным.

…Не станем сейчас вдаваться в подробности произошедшего в те далёкие годы: изначально известно, что тогдашние события на Чехословацкой земле происходили не без участия вездесущего ЦРУ, имели свою тайную подоплёку и явились очередным звеном в противостоянии двух систем.

Считается также, что ввод советских войск в Чехословакию как бы разбудил наше «гражданское общество» и вызвал определённое (серьёзным назвать его нельзя) протестное движение. И тут возникает одно большое «НО», до сих пор как-то не очень исследованное.

…Поэт Евгений Евтушенко[102], претендовавший тогда на роль (или звание?) «совести эпохи», недаром же он написал, что «Поэт в России – больше, чем поэт», откликнулся на произошедшее гневными стихами, сразу подхваченными «шестидесятниками», вскормленными в пору хрущёвской оттепели:

Танки идут по Праге

в закатной крови рассвета.

Танки идут по правде,

которая не газета. ‹…›

Прежде чем я подохну,

как – мне не важно – прозван,

я обращаюсь к потомку

только с единственной просьбой.

Пусть надо мной – без рыданий

просто напишут, по правде:

«Русский писатель. Раздавлен

русскими танками в Праге».

В том, что Евгений Александрович был талантлив, нет никаких сомнений. А давно ли он писал такое:

И от нас ни умельцы ловчить или врать,

Ни предателей всех лицемерие

Не добились неверья в Советскую власть,

Не добились в Коммуну неверья!

Писал недавно. В 1967-м, в прошлом году. Но теперь пришло горькое прозрение: «Танки идут по Праге… Русский писатель раздавлен…» Это не что иное, как заявка на эмиграцию, хотя бы «внутреннюю», когда поэт, увидевший, что с такой властью ему больше не по пути, пишет «в стол» – или в какой-нибудь альманах «Метрóполь», изданный самиздатом, на пишущей машинке, в Москве в 1978 году, а затем, уже в будущем году, переизданный в США. Но в этом альманахе Евтушенко не участвовал, зато уже в 1969 году этот «раздавленный танками писатель» воскрес, аки птица Феникс, и опубликовал стих, к которому вскоре написал музыку композитор Эдуард Колмановский