Шаляпин. Горький. Нижний Новгород - Евгений Николаевич Никитин

было искать на зиму “место”, – написал позднее Горький, – и я нашел его в крендельной пекарне Василия Семёнова.

Этот период жизни очерчен мною в рассказах “Хозяин”, “Коновалов”, “Двадцать шесть и одна” – тяжелое время! Однако поучительное.

Тяжело было физически, еще тяжелее – морально».

Было тяжело морально от неразделенной любви. Алексею понравилась Мария Деренкова. С девушкой будущий писатель познакомился вскоре после приезда в Казань. О своем чувстве Горький рассказал в повести «Мои университеты»:

«У косяка двери в кухню стояла девушка, одетая в белое, ее светлые волосы были коротко острижены, на бледном пухлом лице сияли, улыбаясь, синие глаза. Она была очень похожа на ангела, как их изображают дешевые олеографии.

– Отчего вы испугались? Разве я такая страшная? – говорила она тонким вздрагивающим голосом и осторожно, медленно подвигалась ко мне, держась за стену, точно она шла не по твердому полу, а по зыбкому канату, натянутому в воздухе. Это неумение ходить еще более уподобляло ее существу иного мира. И пальцы рук были странно неподвижны.

Я стоял пред нею молча, испытывая чувство странного смятения и острой жалости».

Неразделенная любовь к Марии Деренковой стала последней каплей, переполнившей чашу терпения молодого человека и приведшей его к попытке самоубийства.

События, связанные с тем, как он попытался уйти из жизни, Пешков позднее описал в рассказе «Случай из жизни Макара». В нем писатель также передал свое тогдашнее состояние:

«Утратив ощущение равенства с людьми, среди которых он жил и работал… пошел к людям другого круга, но в их среде, – еще более и даже органически чуждой ему, – он не встретил того, что искал, да он и не мог бы с достаточной ясностью определить – чего именно ищет? <…>

Как бы там ни было, в этой среде… не мог укрепить свою заболевшую душу. Он пробовал что-то рассказывать о затмении души, был не понят и отошел прочь, без обиды, с ясным ощущением своей ненужности этим людям. Первый раз за время своей сознательной жизни он ощутил эту ненужность, было ново и больно».

Было начало декабря 1887 года. Казанские студенты находились в радостном возбуждении борьбы. Пешкову же то, что они делали, непонятно и чуждо. Ситуацию усугубляло еще и то, что единственный человек в Казани, который мог понять состояние Пешкова – Гурий Плетнёв, к несчастью, в это время был за решеткой. И Алексей пошел на базар, где торговали всякой всячиной, и за три рубля купил тяжелый тульский револьвер с пятью патронами в барабане. Потом вымылся в бане, написал прощальную записку: «В смерти моей прошу обвинить немецкого поэта Гейне, выдумавшего зубную боль в сердце. Прилагаю при сём мой документ, специально для сего случая выправленный. Останки мои прошу взрезать и рассмотреть, какой черт сидел во мне за последнее время. Из приложенного документа видно, что я А. Пешков, а из сей записи, надеюсь, ничего не видно».

Завершив предсмертные приготовления, молодой человек пошел на берег реки Казанки и выстрелил себе в грудь. Произошло это 12 декабря 1887 года в 8 часов вечера. Выстрел услышали. Раненого быстро доставили в земскую больницу, где ординатор Иван Петрович Плюшков пулю ему извлек. Сердце она не задела, лишь продырявила легкое.

После выписки из больницы 21 декабря 1887 года Пешков еще некоторое время проработал в пекарне Василия Семёнова, затем перешел в булочную Андрея Деренкова.

В это время капельмейстером Казанского оперного театра был Александр Александрович Орлов-Соколовский. В 1888 году он стал еще и антрепренером театра. В начале сентября этого года, как установили В. И. Гармаш и Ю. Ф. Котляров, в оперный хор «поступает и около трех недель поет в нем А. М. Пешков» [5].

Теперь расскажем о Фёдоре Шаляпине. Его отец, Иван Яковлевич, на момент рождения сына был канцелярским служащим Казанской уездной земской управы. Мать – Евдокия (Авдотья) Михайловна, урожденная Прозорова. Сведений о ней мало. Сохранилось письмо казанского почтальона И. А. Гольцмана от 22 декабря (год не указан), в котором сказано: «Добрейший и глубокоуважаемый Фёдор Иванович! В бытность Вашу у нас Вы просили меня известить Вас относительно Вашей покойной матушки. Она была в начале семидесятых годов кормилицей у бывшего пристава Чирикова в селе Ключах, Казанского уезда, а отец Ваш был в то время помощником писаря Ильинского волостного правления. Остального я ничего припомнить не могу».

Семья жила бедно. К тому же Иван Яковлевич любил выпить. Шаляпины, чтобы меньше платить за жилье, временами покидали Казань, устраивались то в местечке Ометовские выселки, то в селе Кощаково, то в Ометове. В деревне мальчик стал приобщаться к народному творчеству. Шаляпин вспоминал: «Особенной радостью насыщали меня хороводы, которые устраивались дважды в год: на Семик и на Спаса. Приходили девушки в алых лентах, в ярких сарафанах, нарумяненные и набеленные. Парни тоже приодевались как-то особенно; все становились в круг и, ведя хоровод, пели чудесные песни. Поступь, наряды, праздничные лица людей – всё рисовало какую-то иную жизнь, красивую и важную, без драк, ссор, пьянства».

Осенью 1880 года отец и сын возвращались из городской бани в деревню, Иван Яковлевич поскользнулся, упал и вывихнул ногу. «Этот случай, – вспоминал Шаляпин, – заставил родителей покинуть деревню, и, чтобы приблизиться к месту службы отца, мы переехали в город на Рыбнорядскую улицу, в дом Лисицына, в котором отец и мать жили раньше и где я родился». В этом же году, в семь лет, мальчик начал обучаться грамоте – у гимназиста, сына генеральши. Они жили в том же доме. Фёдор Иванович позднее рассказал:

«Однажды, встретив меня в коридоре, генеральша ласково заговорила со мною о чем-то и потом осведомилась, грамотен ли я?

– Нет.

– Вот, заходи ко мне, сын мой будет учить тебя грамоте!

Я пришел к ней, и ее сын, гимназист лет шестнадцати, сразу же, – как будто он давно ждал этого, – начал учить меня чтению. Читать я выучился довольно быстро, к удовольствию генеральши, и она стала заставлять меня читать ей вслух по вечерам».

В следующем году мальчик пошел учиться в частную школу В. С. Ведерниковой, что привело к неожиданным для него последствиям. Фёдор Иванович вспоминал:

«Я был довольно способен, грамота давалась мне легко, и потому учился я небрежно, лениво, предпочитая кататься на коньке, – на одном, потому что пара коньков стоила дорого. Учебные книги я часто терял, а иногда продавал их на гостинцы и поэтому почти всегда не знал уроков. <…>

К сожалению, в школе Ведерниковой я научился довольно красиво писать, и это обстоятельство снова испортило мне жизнь.