Искусство как выбор. История моей жизни - Зельфира Исмаиловна Трегулова

с великим поэтом. При этом я отдавала себе отчет в том, что, в отличие, например, от Пушкина, в квартире которого на Мойке я была до этого несколько раз, Гёте был преисполнен сознанием собственного величия. Как писал в своем эссе «Гёте и Толстой» Томас Манн, писатель верил в то, что природа сделает ради него исключение и дарует физическое бессмертие. Но нет, невзирая на эту уверенность, он все-таки скончался в этом доме в возрасте семидесяти восьми лет – хотя при рождении был таким хилым, что повитуха не давала ему и нескольких дней жизни. И вот я стою в маленькой комнатушке перед покрытой старым покрывалом кроватью, на которой он отошел в мир иной, и вспоминаю роскошный кабинет в огромной квартире на Мойке, где умер Пушкин. Это сравнение просто не могло не прийти мне на ум, ведь Гёте был придворным поэтом при весьма процветающем Веймарском дворе, а Пушкин – скорее опальным…

За Веймаром последовали другие города – тот маршрут, по которому я следовала, действительно напоминал романтическое путешествие «ученика», путешествие взросления, опыт сродни тому, что сам Гёте описал в книгах «Годы учения» и «Годы странствий Вильгельма Мейстера», оказавших сильнейшее влияние на романтическую литературу. Я побывала в Магдебурге, Халле, Лейпциге, Эрфурте, в маленьких Гернроде и Вернигероде. Всюду я внимательно смотрела в музеях произведения немецких художников-романтиков, пыталась понять источники их вдохновения, в первую очередь памятники романской архитектуры и немецкой готики.

Теперь, когда мы привыкли путешествовать с комфортом, трудно себе представить, как я целый месяц провела, живя в спартанских условиях общежитий гэдээровских университетов, в комнатах с двухэтажными кроватями, в которых ночевало по нескольку человек, без душевых, с необходимостью мыться под краном, обнажаясь в присутствии напрочь лишенных стеснения немецких девушек. Путешествовала я на поездах и на автобусах и один раз, в каком-то из игрушечных городков, удаленных от обычных туристических троп, случилось так, что я то ли опоздала на автобус, то ли они просто перестали ходить, и я решилась постучаться в находившийся там монастырь и попроситься на ночлег. На удивление, меня сразу пустили, привели в чистую келью со свежезастеленной кроватью, накормили чем бог послал, а утром предложили простой завтрак и отказались брать у русской девочки, не очень хорошо говорящей по-немецки, какие-либо деньги за постой. Это было как в книжке немецких романтиков, тем более что монахи были в коричневых рясах, совсем как на полотнах старых мастеров или работах Франсуа Гранэ.

А впереди меня опять ждали Берлин и оставленный на «десерт» Потсдам с дворцом Сан-Суси, с виллами и дачными домами постройки Карла Шинкеля. В Сан-Суси я впервые поняла, что такое европейское рококо и что это за изысканный и изощренный стиль. А еще там я в первый раз увидела работу Караваджо на евангельский сюжет. Конечно же, мне была знакома его «Лютнистка» (теперь «Лютнист») из Эрмитажа, но «Уверение Фомы» в картинной галерее Сан-Суси произвело на меня сильнейшее впечатление.

Большой дворец удивил своими масштабами, но самое главное – я увидела виллы Карла Шинкеля, изумительные по простоте и эффектности архитектурных решений и точности немногочисленных деталей, восходивших к зодчеству Античности и раннего Ренессанса, и одновременно – предвосхитившие минималистические объемы архитектуры ХХ столетия.

* * *

Я вернулась в Москву, полная впечатлений и переживаний, но теперь предстояло откорректировать мои прежние размышления и тексты. И тут у меня впервые в жизни «не хватило дыхалки». Диссертацию я по разным и не всегда зависящим от меня причинам так и не дописала, да и будущая профессиональная жизнь сложилась так, что из искусствоведа академического толка я превратилась в искусствоведа-практика.

После окончания аспирантуры пришлось возвращаться в Ригу. Там я попробовала, следуя совету отца, устроиться на работу преподавателем в латвийскую Академию художеств. Но на меня только странно посмотрели, и, несмотря диплом МГУ и свободный латышский, мне отказали, открыто и прямо объяснив, что Академия сама готовит преподавателей-искусствоведов и выпускники других вузов им не нужны. Я стала пытаться поменять оставшуюся после мамы однокомнатную квартиру в Риге на ближайшее Подмосковье – обменять ее на что-нибудь в столице по тогдашним законам о московской прописке не было никакой возможности: даже на комнату в коммуналке в Москве можно было претендовать, только имея приглашение на работу или самых близких родственников-москвичей. У меня ни того ни другого не было. Мамины друзья в Москве и мои сокурсники, которые уже три года работали в разных организациях, пытались мне помочь, и был момент, когда казалось, получается, но все в конце концов сорвалось – как я поняла потом, требовалась взятка.

В дальнейшем я переехала в Москву, но собственными силами и не прибегая ни к каким сомнительным средствам при обстоятельствах, о которых расскажу отдельно.

Замужество. Дети. Прощание с отцом

Все обстоятельства моей тогда еще недлинной, но своеобразной жизни не слишком способствовали развитию здоровой уверенности в себе.

Я всегда из-за чего-то комплексовала: в детстве – из-за неполной семьи и статуса незаконнорожденного, хотя и очень любимого ребенка; в отрочестве и в юности – из-за внешности и полного, как мне казалось, отсутствия сексапильности; и потом – я всегда себя чувствовала не очень хорошо одетой – мама старалась меня одевать, но ее зарплаты часто не хватало до получки, а модные, «фирменные» вещи были не только труднодоступны, но и весьма дороги. Да и жизнь в коммуналке с вечными скандалами и оскорблениями тоже ни радости, ни уверенности в себе не добавляла.

Я помню, как в пятом классе влюбилась в своего одноклассника. Когда на уроках танцев или на школьных спектаклях меня ставили с ним в пару, даже когда он просто подходил ко мне, у меня темнело в глазах и я чуть не в обморок готова была упасть. Но он просто не воспринимал меня как девочку. Года через три это прошло, однажды утром я проснулась и поняла, что все мои чувства к нему ушли. Он потом, после окончания вуза в Ленинграде, пошел работать инженером на какое-то крупное производство и погиб страшной смертью под грудой сваленных из грузовика досок. Ему было лет двадцать пять, и это была первая и самая страшная смерть среди моих одноклассников.

Во время учебы в аспирантуре я сильно влюбилась в одного молодого человека. У нас было очень много общего – иногда это просто поражало, и все, казалось, складывалось хорошо, он даже познакомил меня с родителями. Летом я уехала на каникулы домой в Ригу, он уехал в отпуск на юг, а когда мы оба вернулись в Москву, я почувствовала, что он от меня отстраняется. Я точно знала, что хочу быть с