Записки на память. Дневники. 1918-1987 - Евгений Александрович Мравинский
10 января.
Разлеглись спать. В 5 часов побудка, Нинкино: «Пожилые люди, а что выдумали!..» Мы — на машине на станцию (ночной снег в фарах). На станции сон. Беседа с начальником станции. В 11 часов поезд и к 6 часам дома. У нас — О. Соллертинская, принесшая обещанное.
11 января.
11–2 час. общая репетиция Пятой симфонии Шостаковича (1, 2 и 3-я ч.). В первый раз в жизни не листал партитур перед репетицией — просто уж немыслимо: будь что будет… 2–3 час. под рояль с солистами — Моцарт (симфония для альта и скрипки). В 3 часа у Пономарева совещание. <…>
12 января.
11–12 час. общая репетиция. Закончил 4 ч. симфонии [Шостаковича] и репетиция Моцарта: симфония и начерно увертюра к «Фигаро».
13 января.
11–1 час. отработка увертюры, генеральная с солистами и отдельные места Шостаковича.
Вечером:
Моцарт, увертюра к оп. «Свадьба Фигаро»
Моцарт, альтово-скрипичная симфония
Шостакович, Пятая симфония
Исключительно удачно; присутствие и впечатление Голованова. Шостакович получился со всей свободой, импровизацией, ищущей от ретроспекций, «автобиографичности», текущих «болестей» и пр.; Моцарт — на спокойствии и мудрой красоте.
14 января.
Присутствовал на всей репетиции Голованов. Все в порядке; оркестр не подкачал: читали и играли очень хорошо. (Прошел всю Третью симфонию Рахманинова).
Вечером печатание с анемичной пленки на засвеченную бумагу (!) поездки в Пюхяярви. Получилось одно огорчение…
15 января.
Свердловка и всякие «дела» и сумленья: надо и «чиниться», и успеть выполнить программы, и деньги, деньги, д-е-нь-ги! на лето… И Жай, опять Жай не отдыхает… И все прочее «главное», и мама с ее «ейным». Трудное время… трудные «обстоятельства». Недаром Рыжка хворает, видимо, и с глазком и с лапками что-то… как-то все и куда выплывется??.
16-19 января.
«Устройство» дел и Свердловка.
19 января.
Вечером концерт Голованова: Рахманинов, Третья симфония; Чайковский, вариации на тему Аренского; Чайковский, торжественная увертюра «1812-й год».
«Неправильно» — все: очень много дурного вкуса. Технически непозволительно, в смысле рук, и все же, вопреки всему — радует подлинностью дарования и убежденностью силоустремлений. Что до «1812-го года», то сей «перл» только так и можно, только так и надо. Вот, дескать, материал — сам по себе? — знай лепи его, спасай лепкой, компенсируй «литературщиной»: отсебятиной, «напором», колером. И что же? — вышло Нечто и вышло Здорово.
Доведенные до пороков свойства Голованова, как то: 1) «неясная», «дерганая», короткая рука; 2) непрерывные rubato [ритмически свободное исполнение] и особенно 3) асcellerando [ускорение] — имеют в основе своей либо правильные цели, либо полезные результаты в отношении подчинения оркестра и его максимальной мобильности. Ибо: «1» и «2» заставляют оркестр, «не надеющийся» на руку, проявлять maximum внимания и опасения, буквально за каждую 16-ю[ноту], а «3» исключает возможность всякого «традиционного» отставания «меди».
Эти же свойства, вправленные в рамки настоящей культуры и вкуса, выразились бы: 1) в руке, экономной до maximum’a, заставляющей «приходить» к ней оркестр, притягивающей его «силой»; 2) в абсолютном соответствии возникновения звука во времени с указанием руки. Мы, «помогающие» играть оркестру, часто вредим напряженностью внимания и мудрим излишне. Я уже давно, например, понял, что «специальные духовые» auf такты [из-за тактовой черты] — ерунда (как правило) и абсолютно не нужны, за редкими исключениями.
Симфония Рахманинова — как человеческий документ небезынтересна; в этом смысле даже слегка перекликается с Восьмой Шостаковича: невеселые попытки подвести невеселые итоги. И в итоге — даже невозможность их подведения. (У Шостаковича — кульминация финала; у Рахманинова — неожиданный эпизод джаз-гримасы тоже в финале).
<…> Пора сформулировать мою догадку о неосуществимости в искусстве утверждения окончательного, всеобъемлющего или синтезирующего; о невозможности поэтому создания финалов, содержащих все это, т.е. истинно и только «мажорные» финалы в большом искусстве, попросту говоря, невозможны; те, что есть — или «юны», или «боевы», или фальшивы, или поверхностны, или есть вопль о желании утверждать (Девятая Бетховена) самих себя. И это потому, что истинный синтез всегда трагичен (оптимистический пессимизм или пессимистический оптимизм), как заключающий в себе диалектически «утвердительное отрицание», или наоборот — и просто в «утвердительное» никак не укладывающийся.
<…> Возвращаясь к Рахманинову, могу сказать одно: не весело было у старика на душе. Вокруг сутолока «фиатов» и джаза сверхцивилизованного общества, а на устах оскудевшие следы былых полнозвучий, в соединении давшие произведение, хотя и богатой техники и колорита, но говорящее о жалобе одинокой, растерянной старости, правда, еще не утратившей своей самолюбивой и немного жесткой гордости и тщательно спрятавшей растерянность свою за резко оборванной, как бы насильно достигнутой тоникой конца.
После концерта поздние сборы. Заснули все «с нервами», и каждый со своим, около четырех часов ночи.
«Осиновая роща» (санаторий)
20 января.
Алеша Животов ночевал. Встали в 8 часов.
10 часов машина. Радостной зимней набережной, мимо смутных солнечных воспоминаний и образов «сегодня», и протестом и грустью против совершающегося, — через Неву, на Васильевский остров, за докторшей. К часу дня прибыли на место. Неожиданно приятно встретили елки усадьбы и деревянные лестницы дома. <…> Маленький миг в светлой, тихой комнатке с топящейся печкой и глухим стоном в сердце — обычным при встрече нового одиночества с тишиной. Жалкий и милый, но героически пытающийся не растерять — даже в жалкости — интеллигентности, Щербачёв. Наташина как бы раздавленная фигурка в кресле, в очках и шубке, у входа. Прогулка с Щ<ербачевым> до шоссе (мимо сорок) и кругом. Чудесный снег и воздух.
21 января.
Один направо в «поле». Охваченность снегом, ветром, воздухом, простором, их радость. Радость «своей» среды, хотя и жалостной сравнительно.
Голос маленьких сосен — жесткий и одинокий. Трудность уяснения объединяющей сущности окружающего зимнего мига — его «образа». Мешает также сугубая утилитарность текущего использования окружающего: виснут сроки («Фантастическая» Берлиоза и пр.). Ночью сон: обмелевшая яма; разлив Сорогожи; три хозяина и беседа с ними о сроках.
22 января.
С Наташей и фотоаппаратом у дома. Потом со Щербачевым по «аллее» через шоссе к озеру, назад тропкой. Гудящие в небе истребители; крепкий мороз и солнце; липовые почки; вырубленная череда зелено-серебристых кусков льда на озере; снегири, со своим нежно-сипловатым пересвистом-разговором; красные грудки у травинок в снегу; синички-белощечки; окопы с сорочьими следами-цепочками.
На заходе солнца один по первой тропке, потом влево без дороги. Розовый на выпуклостях, как бы просвечивающий изнутри румянцем — снег на скате холма (под голыми прутьями кустарника), обращенного к западу, на закат.
Откройте для себя мир чтения на siteknig.com - месте, где каждая книга оживает прямо в браузере. Здесь вас уже ждёт произведение Записки на память. Дневники. 1918-1987 - Евгений Александрович Мравинский, относящееся к жанру Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн. Никаких регистраций, никаких преград - только вы и история, доступная в полном формате. Наш литературный портал создан для тех, кто любит комфорт: хотите читать с телефона - пожалуйста; предпочитаете ноутбук - идеально! Все книги открываются моментально и представлены полностью, без сокращений и скрытых страниц. Каталог жанров поможет вам быстро найти что-то по настроению: увлекательный роман, динамичное фэнтези, глубокую классику или лёгкое чтение перед сном. Мы ежедневно расширяем библиотеку, добавляя новые произведения, чтобы вам всегда было что открыть "на потом". Сегодня на siteknig.com доступно более 200000 книг - и каждая готова стать вашей новой любимой. Просто выбирайте, открывайте и наслаждайтесь чтением там, где вам удобно.
