Воспоминания. От крепостного права до большевиков - Николай Егорович Врангель

В другой мир

Гензельт отвез меня в Женеву, в другой мир, на другую планету. Там все было мне незнакомо, но незнакомо не так, как когда на вас дышит холодом, а совсем наоборот. Вместо роскошной, но бездушной жизни там был простой уют, вместо мрачного Севера – щедрая природа и голубое небо, вместо запуганных крепостных – свободные люди. И меня коснулось теплое дыхание жизни.

Семья Давида состояла из него самого, симпатичного, с толстыми губами и бесформенной фигурой человека лет 40, из его жены, красивой и просто одетой женщины, и троих детей. Взрослые дети встретили меня как будто знали всю жизнь, как будто мы расстались всего час назад, а младшая девочка смотрела на меня издалека как на непонятное существо, вдруг откуда-то залетевшее к ним в дом. С младшей девочкой – прелестной крошкой мы познакомились издали, без слов, одними глазами. Глядя на нее, я вспомнил свою Зайку, когда она была маленькой, и чуть не заплакал. Девочка делала мне глазки, заигрывала, потом маленькими шажками подошла ко мне и протянула ручонку. Я поцеловал ее ручку, но, увидев недоумевающее лицо матери, сконфузился.

– Вы простите меня, мадам, если я, не спросясь, ее поцеловал. Этого, быть может, нельзя?

– Конечно, можно, вы теперь член нашей семьи. Я только удивилась, Фифи такая дикая и боится чужих.

– Фифи, этого господина зовут Николас, ты не боишься? – спросил Давид.

Девочка рассмеялась, обняла меня своими маленькими ручками и поцеловала.

– Вот и прекрасно, теперь вы друзья. Бог даст, и мы с вами, Николас, станем друзьями, – сказал отец.

И мне почудилось, что я не из далекого родного гнезда попал на чужбину, а из чужбины вернулся домой!

В комнату вошли мои будущие товарищи: русский, который жил в комнате рядом с моей, двое дружелюбно смотрящих англичан и турецкий мальчик одного со мною возраста, которого звали Али-бей, у которого были очень красивые глаза и красный шарф, в котором блестел бриллиант. И мы сели обедать.

– Его вы, наверно, знаете, – сказал Давид, указывая на русского. – Он тоже из Петербурга.

– Мы не знакомы.

– Это странно.

– Но Петербург очень большой город.

– Но все же. Вы белое или красное вино пьете, Николас?

Я сконфузился:

– Мне дома вина не давали.

– Да, да! Я слышал, – сказал Давид. – У вас в России вина не пьют, а только водку, но здесь этого делать нельзя, это вредно.

Я непринужденно рассмеялся. Дома я бы этого не дерзнул.

Начиная со следующего дня, жизнь потекла своей колеей. Мы занимались, ходили на прогулки, гуляли по горам. Ученье мое шло успешно. Физически я окреп, уже был не издерганный ребенок, а веселый крепкий мальчик, умеющий и работать, и веселиться. Людей я перестал ненавидеть и к ним относился тепло и дружелюбно. А Давида я искренно полюбил, и мы действительно вскоре, несмотря на разницу лет и характеров, стали настоящими друзьями. Он был не умен, не талантлив, широким кругозором не блистал, но он был человек чуткой души, и это для воспитателя существенное, необходимое качество[46].

Прошел год, другой и третий, и незаметно я из мальчика превратился в отрока. И все чаще я стал думать о моей на время почти забытой родине. Не о той, несчастной и угнетенной, которую я оставил за собой там где-то в неясном тумане детских воспоминаний, а о той, которая меня ждет впереди для плодотворной, для ее блага, работы. Там уже зародилась новая жизнь. Настало время великих реформ Александра II. Новая светлая жизнь шла на смену мертвого царства гнета и насилья. И не детские интересы, иные чувства и мысли волновали меня. Прошло время детских грез. «Золотое детство» стало былым.

Глава 2

1864—1870

Школьная любовь. – Бледная красавица. – Полина Меттерних. – «Новые русские». – Данилов и Андреев. – «Сам Бакунин». – Опять на родине. – К новым веяниям. – «Освобожденные крестьяне». – Калина. – Начало возрождения или канун гибели? – Взгляд на историю. – В Берлине. – Типы. – Русские в Берлинском университете. – Знаменитые немцы. – Сумасшедший изобретатель. – Докторская диссертация. – Скобелев. – «Как мне стать полезным моему отечеству». – Чиновник особых поручений. – Деловая поездка. – Руководитель государственного театра. – Проверка сумасшедшего дома. – «Убийцу надо быстро обнаружить». – В Литву. – Цыганская жизнь в Вильно. – Янкелевна. – Мой друг Дохтуров. – Неполученный Георгиевский крест. – «Недобрая судьба». – Командировка с целью русификации. – «Православный» кучер. – «Честь не владеть поместьем здесь». – Деятельность Потапова. – Разочарование. – По пути отцов. – «Важное» дело. – Смерть отца. – Как много старого потеряно. – Новая молодежь. – Поповский Ваничка. – Раздел наследства. – В Конном полку. – На учении. – На гауптвахте. – Бычья сила Александра III. – «Воспитание» великого князя. – О еде. – Бывшие офицеры-сослуживцы. – Судьба великого князя. – Волосы дыбом встают. – Дипломатия

Школьная любовь

Каждому возрасту свойственна своя болезнь: детству – корь, юности – любовь, а в старости страдают от подагры. Я вспоминаю свою юность, и, похоже, мне не избежать рассказа о любви. Но рассказывать мне, в сущности, нечего, так как я сам не знаю, влюблялся ли я когда-нибудь по-настоящему и можно ли мое отношение к прекрасной половине человечества назвать этим словом. В Швейцарии, как и во всех других странах, у каждого школьника была подружка, возлюбленная, девочка примерно одного с молодым человеком возраста, с которой молодой человек гулял вдоль бульваров и твердо намеревался сочетаться священными узами и на всю жизнь в самом ближайшем будущем. Чтобы не отставать от моих товарищей или по какой-то другой причине, я тоже выбрал себе будущую подругу жизни. Кажется, звали ее Лизой. Даже имя ее мне сейчас вспоминается смутно, но в то время, и это в памяти сохранилось, услыхав его, я покраснел и подумал, что это самое красивое имя на свете. Она не была ни красивой, ни особенно умной; но в этот важный для таких ситуаций психологический момент она оказалась рядом. Большинство людей влюбляются как пушкинская Татьяна, – оттого, что время пришло, а не оттого, что появился человек. Мы гуляли по берегу озера, смотрели нежно друг другу в глаза и делились сладостями. Я писал в ее альбом стихи, а она подарила мне завернутый в цветную бумагу локон своих волос.

Бледная красавица

Моя следующая романтическая история была менее бесстрастной. Однажды во время занятий в манеже появилась на верхней галерее бледная, среднего роста женщина лет тридцати, в платье, подчеркивающем ее прелесть. У нее были большие, черные, скрывающие тайну глаза. При ней была свита – несколько военных и господин во фраке, красивый, высокий,