Войти в одну реку, или Воспоминания архитектора - Иван Иванович Рерберг

Исакова. Своим маленьким фотографическим аппаратом я делал массу снимков и, пользуясь любезностью командира батальона, проявлял их в лаборатории гвардейского саперного батальона. Осенью, перед производством в офицеры, мы отправились маневрами из Ижоры в Красное Село. Три дня нашего пути шел проливной дождь, и мы промокли до костей. По ночам, несмотря на то что наши палатки были окопаны рвами, мы просыпались, лежа в воде. В общем, в полном смысле этого слова получили боевое крещение. За время этих маневров я от скуки и напряженного, нервного состояния попробовал курить и так пристрастился, что с этих пор и до настоящего времени не могу отвыкнуть от папиросы.

В один из августовских дней, после парада и церемониального марша под музыку нас поздравили с офицерским чином, и мы в полном вооружении с ружьями разместились в заранее заказанных колясках и на лошадях помчались в Петербург переодеваться в новую форму. Я помню, что мой отец в этот день приехал в Петербург и остановился в Европейской гостинице, куда от портного Брунста принесли мою офицерскую форму. Мне показалось, что я слишком буду обращать на себя внимание в новом с иголочки офицерском наряде, и поэтому я разложил свои одеяния на полу и начал по ним ходить, думая, что платье в несколько помятом виде придаст мне вид не вновь испеченного офицера, а уже послужившего. В тот же день отец подарил мне сто рублей и уехал обратно в Москву, чтобы дать мне возможность погулять с товарищами. В два вечера я исправно прокутил подаренные мне сто рублей и выехал в Москву, потому что мне все-таки не терпелось показаться среди родных и знакомых в форме подпоручика двенадцатого саперного батальона, расположенного тогда в Одессе.

В сентябре того же года я отправился с большим белым сундуком в Одессу, к месту моей дальнейшей службы.

Глава шестая

По приезде в Одессу я остановился в какой-то маленькой гостинице близ вокзала и был буквально осажден целой толпой еврейчиков-комиссионеров, которые предлагали свои услуги для найма комнаты, для перевозки вещей, рекомендовали столовые, предлагали взаймы денег и даже обещали познакомить с хорошенькими женщинами. Я с трудом от них отвязался и дал только согласие на розыск мне комнаты, что и было исполнено через какие-нибудь два часа за вознаграждение в один рубль. Указанная большая комната с приличной мебелью помещалась в первом этаже дома на Херсонской улице и стоила со столом, т. е. с утренним кофе и обедом из трех блюд, всего двадцать пять рублей в месяц: десять за комнату и пятнадцать за стол. Я нанял эту комнату, не задумываясь, и тотчас же переехал из гостиницы.

При выходе из одесского вокзала на площадь я обратил внимание на то, что прямо против вокзала был расположен монастырь, налево – окружной суд и напротив – тюрьма, не очень-то любезный прием для приезжающих в этот город. Зато все улицы Одессы были вымощены каменными кубиками, и ходили вагоны конно-железной дороги, по которой за пять копеек я доезжал с Херсонской улицы до самых саперных казарм. Извозчики стоили по таксе двадцать копеек в один конец по всему городу. Наши саперные казармы – двухэтажные дома из местного известкового камня – были построены за вокзалом на так называемом Куликовом поле. В казармах были размещены одиннадцатый, двенадцатый и тринадцатый саперные батальоны и две телеграфные роты, составлявшие саперную бригаду.

На другой день по приезде в Одессу я явился на службу и был назначен во вторую роту двенадцатого саперного батальона. В мои обязанности входило обучение солдат строевому искусству и грамоте в ротной школе. Служба наша начиналась в восемь часов утра и продолжалась до четырех дня с перерывом от одиннадцати до часа на обед. Тогда мы завтракали в офицерском собрании, сидели в библиотеке или играли в шахматы и шашки, а иногда и в карты, что, впрочем, не поощрялось, и карты прятали, если появлялся командир батальона. Занятия в ротах, конечно, были для нас малоинтересны и неувлекательны, и мы с нетерпением ожидали их конца. На помощь к нам, молодым офицерам, приходили наиболее способные из солдат – унтер-офицеры, среди которых были очень интересные люди. Помню, например, Грачева, с которым я так подружился, что он часто приходил ко мне на квартиру, мы вели с ним интересные беседы, а когда я выписал из Москвы свои токарные станки и инструменты, вместе работали, и я обязан ему многими знаниями по токарному и слесарному делу.

Мы, молодые офицеры, постоянно возмущались грубым обращением с солдатами и «битьем по морде», что позволяли себе старые ротные командиры, и добились приказа по батальону, в котором запрещалось командирам пускать в ход кулаки. Мой ротный командир граф Ивелич дошел до такой степени распущенности, что вынимал деньги из писем, присылаемых солдатам, и канцелярия поручала мне раздачу денежных писем. Этот граф Ивелич был раньше очень богатым человеком, но прокутил и пропил все свое состояние. Рассказывают, что когда он вернулся со своей частью после войны 1877–1878 годов, то купил все билеты одесского театра и предоставил все места исключительно солдатам и своим офицерам. При мне он продолжал пьянствовать и играть в карты, оставляя свою жену без всяких средств. Жена просила командира батальона выдавать ей из жалования мужа хотя бы 25 рублей в месяц на хозяйство, но часто ко дню получки жалования у него накапливалось столько долгов, что приходилось только расписываться, не получая при этом ни копейки.

В трех саперных батальонах было много молодых офицеров, которые в Одессе составляли привилегированное общество, в отличие от офицеров двух пехотных полков, которых шутя называли «модлинское и люблинское войско». У нас было больше знакомств, нас чаще приглашали в дома, которые вели общественный образ жизни. Из среды саперных офицеров выделялась особая группа в шесть человек, которая играла в одесском обществе особую роль; к этой группе принадлежал и я, и между прочим офицер Лукомский – впоследствии важный генерал и в настоящее время белый эмигрант. Мы всюду появлялись вместе, нас всегда хотели заполучить на балы, пикники и в театр как умеющих держать себя в обществе, хорошо танцующих, всегда чисто одетых и знающих французский язык, который был тогда в моде. Конечно, нашему положению способствовала и материальная обеспеченность. Я лично кроме жалования в 50 р. ежемесячно получал от отца 100 р., и тогда это было много. Первый год моего пребывания в Одессе я не помню дня без приглашения на обеды, в театр, на танцевальные вечера, пикники, и возвращался я домой