Елена Погребижская - Исповедь четырех

Света не собиралась разыскивать своих биологических родителей, чтобы не оскорблять и не обижать свою семью. Тем более что Света была для мамы самым близким человеком все эти долгие годы.

Света: Я ей предлагала. Я говорила, что я абсолютно не против, если у тебя появится друг, если ты с кем-то соединишь свою судьбу. У нее был один друг, ну, правда, они были только друзьями. Этот человек был ее старше, и она просто за ним ухаживала. Я это приветствовала, говорила: ты эффектная, умнейшая, с прекраснейшим чувством юмором женщина, у тебя должна быть личная жизнь… Она говорила: нет, мне это не надо. Она самодостаточная. Ну, понятно в кого я.

Я представляю себе картину: девочка с мамой в коммунальной квартире.

Света года в 3 любила «читать» газету «Правда». Когда она ее раскладывала, разворачивала в полный рост, «Правда» занимала все место в комнате от стенки до стенки. Размер совпадал. Вот и представляю, как разворачивает. Как потом приходит ее мама, и они вместе сидят на кровати.

Мама и дочка. Говорят о чем-то, что-то вместе делают. Громко поют в ванной. Звонкий детский голос выводит революционное «Шел отряд по берегу». Потом соседка по коммуналке прибегает за какой-нибудь ерундой и говорит с мамой: а почему бы тебе не отдать дочку в музыкальную школу, у нее же явные способности? И Света отправляется в музыкальную школу. Впервые видит перед собой загадочный и волшебный инструмент — скрипку. Учительница ей объясняет, что смычок надо натирать канифолью и дает ей большой такой кусочек канифоли. И Света целенаправленно начинает натирать волоски, туда-сюда без остановки, пока весь кусочек не стерся. Как сказали потом близкие ей люди: «В этом она вся, если уж начала, то доведет до самого конца».

Света рисует в воздухе очертания табурета: «Меня ставили на табурет со скрипкой. Я была очень маленькая. Как Дюймовочка. У меня была самая маленькая скрипка в мире».

Мне, кстати, тоже хотелось играть на скрипке в детстве, а отдали меня все-таки учиться на банальном пианино. А была б у меня скрипка…

Мы выпиваем еще рома и продолжаем.

Света рассказывает про свое детство, про самый обычный класс в самой обычной школе, 40 в среднем человек в классе. Милые ребята из неблагополучных семей, милые ребята из благополучных семей — все спились. В школе Света почему-то продвигалась по комсомольской линии.

Она рассказывает, а я думаю: а, интересно, сейчас какая-нибудь общественная деятельность в школе есть, ну хоть бы политинформация какая-нибудь, хотя вряд ли.

Свою карьеру общественницы Света начинала как командир звездочки (я даже не знаю, как это сейчас объяснить, ну, командир над 5-ю человеками, что-то вроде того). Потом была комсоргом класса, а потом стала главной комсомолкой в школе, секретарем комитета комсомола.

— А ты во все это верила вообще? — не удерживаюсь я.

— Ну, для меня это была скорее игра, — отвечает Света.

— Я тебе больше скажу: были идеалы. А сама комсомольская карьера меня мало воодушевляла. Просто я была влюблена. Вот была такая должность — заместитель директора по внеклассной работе. Этот человек занимался вот этой белибердой милой, всякими комсоргами. Это была одна из сильнейших влюбленностей. Мне было все равно, чем я занимаюсь, как я занимаюсь. Мне было важно присутствие этого человека рядом. Видимо, это результат депривации.

Вот ведь, думаю, медиком Света быть не перестала. А что это?

— Депривация — лишение чего-то, нехватка. Я где-то на подкорке сознательно или несознательно находила для себя людей, которые мне в какой-то степени заменяли мать или отца.

Мда, я сижу и раздумываю над Светиными словами. В голове застучала мысль, что Света сейчас безумно откровенна на самом деле, и, может быть, у меня именно поэтому не получится сделать из нее такой крупными мазками героический образ. И чего мне вдруг взбрело именно героический? Сидит рядом подвижная девушка с бритой, заметьте, головой, в толстой юбке, хлещет ром со мной, а я терзаюсь жанровыми сомнениями.

Света улыбается мне: «Я пребывала в состоянии хронической влюбленности. Начиная с 13 лет».

Первой Светиной симпатией был одноклассник, которому, как она говорит, благодарна по гроб жизни, потому что он «спровоцировал» ее играть на гитаре. На тот момент Света заканчивала музыкальную школу и вовсю играла на скрипке, а он, мало того что за ней ухаживал, так еще и единственный из всех играл на гитаре. И еще был отличником и шикарно знал алгебру. Алгебру! Света себе сказала: «Я никогда не выучу алгебру и вообще не узнаю, что это такое, но хотя бы на гитаре играть смогу научиться». И научилась. А потом они поехали в лагерь труда и отдыха. Была раньше такая традиция отсылать школьников пропалывать турнепс или собирать свеклу. Их класс тоже поехал в такой лагерь. А там бараки, двухэтажные кровати и все такое. И был в этом лагере отдельный барак, где проходили дискотеки. И на одном из вечеров Света была ди-джеем на пару с кем-то из ребят.

Света: Диджейский пульт и танцпол отделяла стенка с таким раздаточным окном, как в столовой. Туда можно было голову просунуть, но не пролезть. И мой воздыхатель подходит к этому окошечку и говорит: пойдем потанцуем. Он по ту сторону окна, а я по эту. Я тогда чуть в обморок от счастья не упала, боже мой, он приглашает меня танцевать. Но почему-то по какой-то несусветной глупости я постеснялась пролезть в это окошечко, дверь была закрыта. Побоялась быть неловкой, некрасивой, неизящной. Пролезть в это окошко, и бросится к нему в объятия, и протанцевать этот танец. Вместо того, что бы это проделать, я ему сухо отвечаю: нет. Что делает молодой человек в 8 классе, когда ему отвечают «нет» — он тут же берет другую девушку и закручивает с ней разные танцы-обжиманцы.

Это была моя первая такая травма. Это была моя первая женская глупость.

(Решительно ударяет ладонью.)

Надо было тупо пролезть в это окно. Как угодно, ногами вперед. Вот если бы я это сделала, я сейчас не была бы тем, кем я сейчас являюсь. А с другой стороны и хорошо, что я туда не пролезла. Была бы я сейчас женой подводника. Мы виделись как-то разок. Он такой стройный, тощий, долговязый, красивый в форме. Но нам не о чем было говорить. Все очень мило, но говорить не о чем.

Слушаю я сижу Свету и думаю: вот поедем мы на гастроли в город, где живет моя первая любовь, я позвоню, мы встретимся, а говорить с человеком, может, будет и не о чем. И куда-то волшебство девается… Наверное, туда же, куда и детство.

Мы говорили и говорили, и все получалось, что о любви. У Светы находилось множество слов и оттенков и полутонов, чтобы описать влюбленности, сменяющие одна другую. Это собственно и было, и есть суть всего, на эти оттенки и полутона и нанизывается то, что я пытаюсь приземлить и оконкретить как творческий путь сидящего передо мной человека. Причем у меня-то как раз все устроено совсем по-другому.