Владимир Рецептер - Жизнь и приключения артистов БДТ

Ознакомительный фрагмент

Мне всегда казалось, что литературные «негры» и научные редакторы ужасно сушат Гогину речь, темнят язык, и его статьи и книги не идут в сравнение с любой репетицией, где он всегда выступает живо и выразительно, но этого говорить было нельзя.

— Вам нравится? — серьезно спросил Гога, и Р., не погрешив против совести, серьезно ответил:

— Да, «природа чувств» — самая больная тема сегодня.

— Вы правы, — сказал он.

— Это вы правы, — искренне сказал я и круто сменил галс. — Вы, наверное, не обратили внимания до отъезда… Дело в том, что ко мне приходили за интервью из «Советской России»…

Мгновенно изменившись, Гога страстно перебил:

— Я бы не стал им давать!

— Да, Георгий Александрович, — подхватил Р., словно именно это имел в виду, — я тоже удивился, чего это они?.. А потом подумал: может быть, после выступления «Правды» они как бы заходят с фланга, чтобы наладить отношения? Идут на попятный, а непосредственно к вам подойти боятся…

— Ах так? — переспросил Гога, уже заинтересованно, и я стал развивать свою версию:

— Я сказал корреспонденту, что вряд ли они напечатают, а он ответил, что с начальством все договорено и даже дан карт-бланш… И тогда я сказал о «Розе и Кресте» и о том, что репетиции Товстоногова — школа современной режиссуры… По-моему, они идут на попятный, — повторил Р.

— Да, исправляются, — довольно подтвердил он. — Это хорошо. — И многозначительно добавил: — И хорошо, что вы сказали…

Посмотрев прогон «Розы и Креста», Эдик Кочергин сказал:

— Может получиться. Только… с костюмами из «Генриха» я спектакль не подпишу… Подбор не годится…

— Ну вот, — сказал я, — как же тогда может получиться?

— Ты учти, — сказал он, — костюмы из его спектакля. Он к этому относится ревниво.

— Что ты предлагаешь? — спросил я.

— Надо заставить их раскошелиться! — сказал Эдик, достав карандаш. — Я за день могу сделать чертеж… Так… Стол, да?..

И он стал набрасывать на белом листке, который догадливо положил перед ним помреж Витя Соколов.

— Теперь… Табуреты, да?.. Вот такие… И спинки к табуретам, вставные, да?.. Вставки вот такие, видишь?.. Теперь подсвечники, да?.. Как трезубцы… Видишь, уже стильно, да?.. Костюмы возьмем простые… Во-первых, свитера, да?.. Шарфы… Теперь… В табуретах отверстия для мечей… Ручки — крестовые. Мечи как кресты, да?.. Вставим их в табуреты… Плащи, да?.. Мечи стоят тут же, плащи висят тут же… Вот так… Тысячи за полторы можно это сделать. — И он бросил карандаш на готовый рисунок. — Я пойду к Гоге и попробую его развернуть против директора…

— Здорово! — сказал я. — Но верится с трудом…

— Посмотрим! — грозно сказал Эдик.

Но первый разговор с администрацией — до Гоги Эдик не дошел — ни к чему не привел. Вернее, привел к тому, с чего все и начиналось: необходимо избежать затрат. Уходя с этого свидания, Кочергин заявил, что если ему не дадут сделать то, что он хочет, он спектакль не подпишет. Ситуация выходила патовая, но, учуяв будущее представление, Эдик взгрустнул.

— Понимаешь, Володя, я бы мог сделать еще один хороший спектакль, — стал размышлять он. — Жалко терять возможность.

— Понимаю, — сказал я, — а мне не жалко?

Тогда он сказал:

— Вообще-то можно заказать мебель рабочим как халтуру… Они сделают нормально, но им надо заплатить, понимаешь?

— Понять нетрудно, — сказал я.

— Работа может обойтись рублей… Ну, в полтораста-двести… Если дадут материалы… Стол — тридцать пять, да?.. Это я беру на себя… табуретки, скажем, по червонцу, да?.. Штук двенадцать…

— Двенадцать — мало, — сказал я, — народу-то больше…

— Ну, шестнадцать… да?

— Эдик, — сказал я, лелея в груди возрождающуюся надежду. — О чем разговор? Что Бог пошлет — отдам…

— Ну вот, — сказал он, — тогда попробуем таким путем… Не мытьем, так катаньем…

— Конечно, — сказал я. — «Розу и Крест» вообще никто не видел. Нет, вру. В Костроме, в двадцатых годах, несколько раз прошла… Мы будем — вторые.

— Да? — спросил Эдик.

— Да, — сказал Р. и добавил: — Юрий Бонди ставил и оформлял, брат Сергея, пушкиниста… У меня с братьями Бонди опять одни интересы: сначала — «Русалка», теперь — «Роза и Крест»…

— Ладно, — решил Эдик, — к Гоге вместе пойдем.

Когда мы «взошли» в кабинету Мастера был Саша Гельман. Гога был благодушен, и мы внесли свое предложение.

— А что?.. Скинемся! — весело сказал Мэтр. — Я тоже участвую. — И, показав на нас Саше Гельману, добавил: — Вот какие люди у нас в театре!.. Не перевелись!..

Но тут Эдик сказал:

— В этом случае я подписываю спектакль, и он мне засчитывается в норму, да?

— А-а-а! — громко и обрадованно протянул Гога. — Вот оно что!.. А я думал, что вы абсолютно бескорыстны!.. Но зато это — честное признание!..

И все засмеялись…

Занятый в «Розе и Кресте» Женя Соляков как член профкома пообещал разбиться в лепешку, но обеспечить участие в «складчине» профсоюзных средств из графы «на культуру».

— Деньги «на культуру» пустим «на халтуру» и оформим «Розу и Креста», — спел он на какой-то одесский мотив.

Однако, узнав об этих планах, Суханов заявил Гоге, что не может допустить, чтобы творческие люди во вверенном его руководству БДТ «скидывались» на левую работу. Поэтому он предлагает нанять и оформить на пару сотен рублей какого-нибудь человека со стороны, который передаст деньги тем рабочим из наших мастерских, которые будут делать мебель по чертежам Эдика. Таким образом, Геннадий Иванович рисковал и даже шел на должностное преступление, чтобы сделать благородный вклад в юбилейный блоковский спектакль.

Однажды, выходя от Гоги, я столкнулся с директором и завпостом Кувариным. У них были решительные лица, и завпост, не успев плотно закрыть за собой дверь, тут же выглянул из кабинета и позвал меня за собой. Его тон мне не понравился.

— Садитесь, Володя, — строго сказал Гога и, повернувшись к Куварину, добавил: — Я слушаю.

— Георгий Александрович, — сказал Куварин официальным тоном, — я поговорил с Кочергиным. Оказывается, у него по «Розе и Кресту» десять позиций. Он хочет строить новые станки, покрывать сцену линолеумом, красить все в черный цвет, чертить и заказывать мебель и так далее… Мы тут подсчитали, во что это обойдется, — Володя повернулся к директору, и тот, поджав губы, кивнул, — получается три тысячи рублей…

Очевидно, цифра представлялась убийственной, а взрывная реакция Товстоногова — неизбежной.

Я понял, что атака была подготовлена: по плану ни я, ни Кочергин не должны были участвовать в сцене. Подтекстом наступающей стороны было глубокое возмущение несоблюдением предварительной договоренности обнаглевшим Рецептером. Ему, мол, была разрешена постановка безо всяких затрат, а он, стакнувшись с Кочергиным, хочет запустить руку в театральный карман на целых три тысячи!.. Хорошо, что в театре есть люди, которые не допустят беспочвенных посягательств…