Андрей Соболь: творческая биография - Диана Ганцева

1.3. Концепция личности в дореволюционном творчестве Андрея Соболя

Человек… несет всю тяжесть мира на своих плечах: он ответственен за мир и за самого себя как определенный способ бытия…

Как видно из предшествующего анализа произведений А. Соболя 1910-х годов, поиск своего художественного материала, индивидуального художественного облика у этого писателя неразрывно связан с поиском своего героя. Как писал М. М. Бахтин: «…автор не сразу находит неслучайное, творчески принципиальное видение героя, не сразу его реакция становится принципиальной и продуктивной и из единого ценностного отношения развертывается целое героя: много гримас, случайных личин, фальшивых жестов, неожиданных поступков обнаружит герой в зависимости от тех случайных эмоционально-волевых реакций, душевных капризов автора, через хаос которых ему приходится прорабатываться к истинной ценностной установке своей, пока наконец лик его не сложится в устойчивое, необходимое целое»1.

В произведениях А. Соболя 1910х гг. выносятся на первый план и подвергаются пристальному рассмотрению различные доминанты образа героя — личностно-психологические особенности (ранние лирические стихотворения), национальная принадлежность и самоидентификация («Мендель-Иван», «Песнь песней», «Пыль» и др.), социальное происхождение («Ростом не вышел», «Русалочки»). Однако при всех различиях внешних обстоятельств и формальных признаков, его героев объединяет некий единый внутренний стержень — при всей разнице материальных воплощений образа героя в произведениях А. Соболя можно выделить ряд личностно-психологических свойств, неизменно ему, герою, присущих.

Так или иначе эту особенность произведений Андрея Соболя отмечали практически все исследователи, обращавшиеся к его творчеству: «Каждое соболевское произведение — раскрытие еще одной „души“, показ еще одного „человека“, развертывание еще одной, но по существу все одной и той же — „психологии“» (З. Штейнман); «…писатель подходит к своему двойнику (а таким двойником является почти каждое центральное действующее лицо его повестей и рассказов)…» (Д. Горбов); «дробятся — кочуют из повести в повесть — одни и те же герои…» (С. Шершер) 2. Причем доминанта этого «кочующего» образа героя определялась словами самого А. Соболя, которые практически дословно повторяются в его произведениях: все его герои — «люди прохожие» в вечном поиске «правды, имени которой нет названия».

Таков его Нахман, который, прозрев внезапно после гибели сына, начал жить так, «словно где-то горело …внутри, и он пытался этот огонь чем-нибудь затушить» («Человек с прозвищами», 58); таков Петька Корольков, душа которого «такой правды хочет, чтоб светло стало» («Ростом не вышел», I, 246); в рассказах 1920х годов такими же будут рисоваться Давид Пузик, с контрабандистами переходящий границу, зачем? — но ведь «должна же найтись земля, где будет простое и гордое: Давид бен-Симон, — древнее, по праву, имя, под древним и своим, по праву, небом» («Погреб» II, 33) и «веснущатый человек», ищущий помощи и защиты и для того пишущий свои мемуары («Мемуары веснущатого человека» IV, 114–147). Между этими героями нет более ничего общего; все, что их объединяет — мотив пути, состояние поиска.

Однако в большинстве своих произведений А. Соболь выводит героя (безымянный герой-повествователь «Мои сумасшедшие», Александр «Пыль», Гиляров «Салон-вагон», Яков Балцан-Александр Гомельский «Печальный весельчак», Игорь «Человек за бортом» и др.) или систему взаимоотражающихся героев (повествователь — Зыбин — Тихоходов «Люди прохожие», Позняков — Богодул «Бред» и др.), существенные черты характера и мировоззрения которых при более пристальном рассмотрении сливаются воедино, дополняя и раскрывая друг друга, обнаруживая единый, целостный образ героя, проходящий через все творчество писателя и являющийся его организующим центром.

Странное «родство» с героем собственных произведений Андрей Соболь прекрасно осознавал и считал недостатком: «В жизни и в литературе я человек прохожий. Это, быть может, неплохо для жизни, но не годится для литературы. Есть бродяги, которые всю жизнь свою проводят на улице, но в собачьи дождливые вечера все же с завистью поглядывают в чужие окна. Есть и другие. Ни разу не покидают угла своего, но весь свой век, замирая, стоят у полуоткрытых дверей, откуда видать, как бегут и разбегаются дорожки — эти люди тоже бродяги. Но есть и третьи: они всегда вне „углов“ и никогда не останавливаются у окон — это люди прохожие. О них все мои рассказы, им отдана вся моя писательская тяга, и я сам один из них»3. Это отрывок из автобиографии писателя 1922 г., но еще раньше мы встречаем его в несколько измененном виде на страницах повести «Люди прохожие», которая стала своеобразной визитной карточкой А. Соболя4.

Повесть «Люди прохожие» представляется нам одним из ключевых текстов в творчестве писателя еще и потому, что в ней сходятся воедино многие мотивы и сюжетные ходы, заявленные в более ранних произведениях и в большинстве своем потерявшие значимость в дальнейшем, — с этой точки зрения повесть является как бы финальным аккордом, завершающим период творчества 1910-х годов. С другой стороны, именно в этой повести впервые А. Соболь представляет целостную концепцию своего героя, раскрывает внутреннюю доминанту образа «человека прохожего», который в послереволюционный период творчества писателя, переходя из текста в текст, становился некой навязчивой идеей, двойником автора.

Авторская концепция героя здесь воплощается в образе героя-повествователя. Два других персонажа — Дмитрий Дмитриевич Тихоходов и Михаил Ксенофонтович Зыбин — лишь оттеняют ее, являя собой конкретное воплощение двух крайних позиций «сомнение — уверенность».

Прежде всего обращает на себя внимание совпадение точек зрения автора и героя. Яркий пример тому — цитата о «людях прохожих» из автобиографии А. Соболя, которую мы приводили выше, представляющая собой перифраз отрывка из монолога героя-повествователя: «Правда, бывают различные бродяги: одни всю свою жизнь проводят в четырех стенах своего дома, но и всю жизнь завидуют тем, кто бродит за стеной, а есть и такте, кто дни и ночи в пути, а, заглядывая в чужие окна, мечтают об отдыхе. Но есть и третьи — люди прохожие: они и по ту сторону стены, и чужие окна им всегда чужие, но знают ли они, — есть ли у них дорожки?» («Люди прохожие», I, 79).

Далее на первых страницах повести изложен эпизод ареста героя-повествователя, который соответствует эпизоду ареста самого А. Соболя в автобиографической повести «Записки каторжанина»: «В декабрьскую морозную ночь мы встречали Новый Год. …как чудесно и весело этот же самый снег бил в лицо, когда мы все (нас было шестеро) ушли в предместье и возле какого-то заколоченного дома ждали двенадцатого удара часов, и, помню, последний удар совпал с моим отчаянным криком: да здравствует…