Василий Катанян - Лиля Брик. Жизнь

Маяковский писал, что с гонорарами пока плохо. «Ввиду сего на машины пока только облизываюсь — смотрел специально автосалон».

Лиля: «Телеграфируй автомобильные дела. Целую. Твоя Киса».

Маяковский: «Веду сценарные переговоры Рене Клером. Если доведу, машина, надеюсь, будет. Целую, твой Счен».

И, наконец, 10 ноября приходит долгожданное: «Покупаю Рено. Красавец серой масти 6 сил 4 цилиндра, кондуит интерьер. Двенадцатого декабря поедет в Москву. Приеду около восьмого. Телеграфируй. Целую, люблю. Твой Счен».

Она хотела серый цвет. И женщина, у которой в Париже был роман с поэтом (о ней речь ниже), помогала подобрать подходящий оттенок. «Как велела Лиличка», — уточнял Маяковский. Такова была власть Лили Юрьевны над ним, что он вовлекал в орбиту своего обожания Лили даже тех женщин, за которыми ухаживал!

В январе 1929 года машина прибыла в Москву. Это был четырехместный красавец. Снизу светло-серый до пояса, а верхняя часть и крылья — черные. Маяковский машину не водил, он пользовался услугами шофера Гамазина, в прошлом таксиста. И каждый раз спрашивал разрешения ЛЮ — не нужна ли машина ей? А Лиля Юрьевна управляла автомобилем сама. «Я, кажется, была единственной москвичкой за рулем, кроме меня управляла машиной только жена французского посла. Мостовые были в ужасающем состоянии, но ездить было легко, т. к. транспорта было мало. И тем не менее я ухитрилась сбить на дороге восьмилетнюю девочку. Они с матерью переходили мостовую в неположенном месте, испугались, застыли как вкопанные, заметались, словно куры, и разбежались в разные стороны. Я резко затормозила, но все же слегка толкнула девочку, и она упала. Она даже не ушиблась, но все мы страшно перепугались, а ее мать заголосила, как по покойнице. Вызвали милицию».

Из дневника Лили Брик:

«9.8.29. В милиции мне сказали, что уезжать нельзя, т. к. дело с сшибленной девочкой отправлено в суд».

«3.9.29. В Нарсуде меня оправдали. Вечером мне позвонил лирически один из членов суда. Я растерялась от неожиданности».

Вот так так!

«15.12.29. Все утро просидела девочка, которую я задавила. Надо будет купить ей теплый пуловер».

Лиля Юрьевна увлеклась «Реношкой» со всем-катего — ризмом, свойственным ее натуре. Она сшила специальное платье и костюм для езды, выписала из Парижа шапочку и перчатки. Стала читать автожурнал и завела знакомых автолюбителей.

Александр Родченко несколько раз просил ее позировать — он любил ее снимать и, как известно, делал фотомонтажи, используя ее фотографии. Лиля Юрьевна рассказывала: «Родченко несколько раз просил меня сняться с новой машиной, но все как-то не получалось. А тут Володя уговорил меня сделать несколько фотографий с «Реношкой», я позвонила Александру Михайловичу и сказала, что собираюсь на машине в Ленинград. В Ленинград он со мной не мог поехать, но обрадовался возможности сделать снимки. Мы фотографировались в Москве, я была в одном платье, потом переоделась, заехали на заправку бензина к Земляному Валу, он снимал с заднего сиденья, как-то еще… Мы условились, что отъедем верст двадцать, он поснимает, а потом вернется домой, я же поеду дальше. Но дальше я не поехала, выяснилось, что дорога ужасна, и машина начала чихать, и вообще одной ехать так далеко скучно и опасно. На одной из фотографий я сижу в раздумье на подножке — ехать ли? И решила вернуться.

Володе понравились эти отпечатки, и он жалел, что поездка не состоялась, тогда фотографий было бы больше. Потом мы между собой называли эту серию «Несостоявшееся путешествие».

В 1928–1929 годах ЛЮ и режиссер Виталий Жемчужный написали сценарий и поставили фильм «Стеклянный глаз». Это была кинопародия на коммерческие фильмы, которых тогда тоже было не занимать на наших экранах. Буржуазно-мещанской мелодраме противопоставлялась чистой воды кинохроника, жизнь без прикрас, как она есть — оживленные улицы Парижа, стада на горных пастбищах, африканские ритуальные танцы и счастливые покупательницы у прилавка в ГУМе. Хроники было много, она была подробная, и ЛЮ отбирала ее в Москве, а за недостающими сюжетами ездила в командировку в Берлин, где искала их в фильмотеке.

Но хроника была только частью фильма. Другая часть являла собой намеренно дурацкую историю из шикарной жизни с ослепительной Вероникой Полонской в главной роли, со всеми атрибутами красивой целлулоидной страсти, которую пародировали авторы фильма. Картина пользовалась известным успехом, во всяком случае, пресса 29-го года писала: «Смотрится картина с интересом. Ее следует использовать на всех экранах, в особенности в клубе, для работы со зрителем по вопросу об оздоровлении и развитии советской кинематографии».

«Н-да, я бы не сказала, что мой вклад в «оздоровление советской кинематографии» сильно помог ей — судя по тому, что сейчас снимают», — иронически заметила ЛЮ, когда в семидесятых годах рецензия попалась ей на глаза.

После съемок «Стеклянного глаза» в том же 1929 году ЛЮ написала сценарий под пародийным названием «Любовь и долг». Первая часть фильма несла в себе весь сюжет, остальные части в результате перемонтажа по смыслу противоречили друг другу. Только перемонтаж, ни одного доснятого кадра!

Часть первая: на одной заграничной кинофабрике закончен боевик под названием «Любовь и долг». Во второй части прокатная контора делает из него картину для юношества. В третьей части картину перемонтировали для Советского Союза. Четвертая часть — для Америки, из нее сделали комедию. В пятой части кинопленка возмутилась, и коробки покатились для смыва обратно на студию. То есть снова пародия на антихудожественную кинематографию.

В главной роли хотел сняться Маяковский, но до съемки дело не дошло. Все застряло в дебрях бюрократии. И кроме того, ЛЮ на студии не любили за успех «Стеклянного глаза». Разве можно простить успех женщине, которая пришла со стороны и приезжает монтировать фильм на собственной машине? К тому же еще и Маяковский — большая конкуренция. А сопротивление, которое в кинематографе оказывают весьма умело, преодолеть не смогли ни он, ни тем более ЛЮ, о чем впоследствии все очень жалели.

Маяковский пытался, как мы говорим сегодня, «устроить личную жизнь», отсюда и его романы с женщинами красивыми, высокими, далеко не глупыми. Зная их, я не могу согласиться с Николаем Асеевым, который писал:

Он их обнимал без жестов оперных,

Без густых лирических халтур,

Он их обнимал — пустых и чопорных,

Тоненьких и длинноногих дур.

Разумеется, что без оперных жестов и лирических халтур. Но это были особы не пустые, не глупые и не чопорные. И все же ЛЮ оставалась для него женщиной его жизни. Она всегда вставала между поэтом и его увлечением, хотела она этого или нет. Он же был бумерангом, который всегда возвращался к ней.