Зорге и другие. Японские тайны архивных дел - Александр Евгеньевич Куланов

Катаяма Тиё вполне могла записать то самое антивоенное стихотворение (отчего-то на кости), загадочным образом оказавшейся потом в больничном храме). Это в её истории болезни даётся характеристика отца, где основатель японской компартии с точки зрения медицины предстаёт как «живой, общительный, весёлый человек». Да и среди других членов семьи, по словам Ясу и Тиё, ранее никто душевными болезнями не страдал. Младшей дочери суждено было стать печальным исключением, и возможно, бурная революционная деятельность отца послужила этому одной из причин.

Ещё до переезда в Советскую Россию Сэну пришлось развестись со второй женой, чтобы таким образом спасти её от нападок японских антикоммунистов. Вероятно, по той же причине она оставила себе девичью фамилию – Хара, и её дочь Тиё в советских документах проходила как «Катаямо Хара-Тио». Девушке удалось получить среднее образование, а потом ещё и окончить курсы машинописи, но всё же, как ни меняй фамилию, от полиции происхождение не скроешь. В милитаристской Японии 1920-х годов быть дочерью коммуниста – незавидная участь. Это не просто плохо, это очень опасно. Репрессии против левых усиливались с каждым годом, к 1930 году Коммунистическая партия Японии оказалась практически полностью разгромлена, тысячи партийцев попали в тюрьмы, а члены их семей оказались в положении презираемых и унижаемых членов общества, монолитного в своей любви к хризантемовому трону.

Не выдержав жестокого психологического прессинга («подвергалась преследованиям со стороны властей» – так это сформулировано в документах), Тиё бежала к отцу, которого почти не знала, в Москву. Вот только жить молодой японке в советской столице эпохи первых пятилеток, как видим, оказалось не проще, чем в Токио, а скорее наоборот. Подозрения в том, что она японская шпионка, вряд ли были сняты после того, как она, фактически тайно вывезенная перед этим из СССР, внезапно вернулась. Языка она не знала, на работу могла рассчитывать только в Коминтерне, но с кем общаться вне службы? Охарактеризованная поначалу в истории болезни как «живая, общительная, весёлая», Тиё быстро сникла, превратилась в «нервную и упрямую». Работала машинисткой в издательстве, учила русский, но психика не выдерживала нагрузок, и даже врождённое упрямство теперь сменилось вялостью и безразличием. Особой близости с Ясу, тоже приехавшей в Москву, у Тиё не получилось. Сестра была на девять лет старше, приходилась родной только по отцу, да вдобавок уже успела объехать полмира, чувствовала себя куда более свободной. К тому же вскоре после приезда Ясу их отец, возраст которого перевалил на восьмой десяток, стал чувствовать себя хуже. Он постоянно лечился то в больницах, то в санаториях, и в ноябре 1933 года скончался. Урну с его прахом несли лидеры Коминтерна и Советского государства, включая самого Сталина. Катаяма-отец был похоронен в Кремлёвской стене, а жизнь его младшей дочери превратилась в мрак и ужас.

К самостоятельному существованию в СССР она оказалась не готова совершенно, а после смерти отца её ещё и некому было защитить от… соотечественников. В японской диаспоре в Москве, утратившей лидера, началась смертельная схватка за его место и, соответственно, финансирование коминтерновского существования. Главным, да и практически единственным, оружием стали доносы. Думается, материалы эти ещё найдутся в наших архивах, а пока можно предполагать, что обеих дочерей Катаямы постарались очернить в первую очередь. Младшей это было уже не перенести. Почти сразу же – в 1934 году – у Тиё начались слуховые галлюцинации, и она впервые оказалась в психиатрической лечебнице. Диагноз: шизофрения. Три месяца интенсивной терапии дали разнонаправленные результаты: галлюцинации исчезли, но исчезли и последние остатки живости, любопытства, желания жить. Тиё продолжала работать, чтобы как-то содержать себя, но по другим делам из дома старалась не выходить.

С ноября 1936 года её состояние ухудшилось настолько, что она снова попала в лечебницу, откуда потом выходила уже не более чем на два-три месяца. В медицинской карте объяснения этому нет – его надо искать в другом архиве. Не вполне понятно, когда именно – в Японии или уже в Советском Союзе, Тиё вышла замуж за своего земляка – уроженца Токио Ито Масаносукэ, жившего в Москве под фамилией Такэути. Несмотря на возраст (он родился в Токио в 1908 году), молодой человек занимал важную для диаспоры должность заведующего японской секцией «Издательского товарищества иностранных рабочих в СССР» (там же числилась и его жена). Печать – важный пропагандистский ресурс, а родство с основателем партии доводило ситуацию до опасного для конкурентов уровня. Усилия японских коммунистов сосредоточились в одном направлении, и 25 ноября 1936 года Ито был арестован по ложному обвинению «в шпионско-диверсионной террористической деятельности». Как раз в это время его жена снова попала на стационарное лечение в психбольницу. Спустя десять месяцев мужа расстреляли (следом казнили и почти всех его недругов), а уделом Тиё оказалось беспросветное существование в лечебницах.

С 1940 года её стало опасно оставлять одну – усилились галлюцинации, она начала разговаривать сама с собой. В то же время она писала более или менее осмысленные письма руководству Коминтерна: просила отпустить её домой, в Японию. В ответ её лечили – на совесть, как могли и как умели, но не выпускали.

Из истории болезни:

«КАТАЯМО Хара-Тио, 32-х лет, японка, образование среднее.

Наследственность: отец… был одним из первых японских революционеров, последние годы жил в СССР, работал в Коминтерне. Живой, общительный, весёлый человек. Душевно больных в роду не было.

Анамнез со слов сестры: больная родилась в Японии, 3-й по счёту. Окончила среднюю школу, подвергалась преследованиям со стороны властей, т. к. отец был коммунистом. <…> В 1930 г. переехала в СССР. <…> По характеру была живая, весёлая, „нервная“, упрямая. Впервые заболела в 1934 г., стала плохо справляться с работой, появились слуховые галлюцинации, вялость, заторможенность. С августа до ноября находилась в б-це им. Соловьёва. Было проведено общеукрепляющее лечение. Выписалась с улучшением, приступила к работе, но резко изменилась по характеру: стала замкнутой, понизилась трудоспособность, нигде не бывала. В конце 1936 г. состояние ухудшилось: вновь появились слуховые галлюцинации, вялость, рассеянность. В ноябре 1936 г. находилась два месяца в санатории “Сокольники”, но улучшения не было, и в январе 1937 г. помещена в Ин-т им. Ганнушкина.

Проведено лечение инсулином. <…> Выписалась с улучшением. Вернулась к работе, но с работой уже не справлялась, часто была на больничном листе. Периодически переставала спать. С 1938 г. периодически наступали приступы возбуждения, которые продолжались 2–3 дня и наступали через 3–4 м-ца. В 1940 г. упорные слуховые галлюционации, содержание их не рассказывала, слышала иногда приказания, вновь была стационирована в б-цу им. Соловьёва. Проведено лечение инсулином шоковыми дозами. После выписки переведена на инвалидность I группы. После выписки была вялой, часто разговаривала сама с собой. Изменила отношение к сестре. Часто уходила из дома, бродила».

В мае 1941 года Катаяма Тиё перевели в подмосковную психиатрическую