Владислав Дворжецкий. Чужой человек - Елена Алексеевна Погорелая

не трогаю, починяю примус…» – репликой «Никогда и ни у кого ничего не просите», а внешнеполитические разногласия комментируя утверждением: «Если тебе скажут, что союзники спешат к нам на выручку, – не верь. Союзники – сволочи». Разумеется, Дворжецкий и его друзья не были исключением. Булгаков семье Дворжецких был хорошо знаком – во всяком случае, именно об этом говорит замечание Светланы Пиляевой о том, что, услышав о вызове Владислава на пробы для фильма В. Алова и А. Наумова, они бросились не читать, а перечитывать булгаковский «Бег».

Однако Булгаков выйдет на авансцену чуть позже. Пока что Дворжецкий и не мечтает играть в его пьесах; напротив, разочаровавшись в своем сценическом, артистическом будущем, он скорее готов уйти из театра, нежели биться за интересные роли и образы. Дальше существовать на омской сцене в качестве фона нет сил. Близкие и друзья не то чтобы отговаривают его (работы практически нет, ролей мало – эту реальность не переспорить, и толку ли разубеждать?), но сомневаются. Несостоявшийся актер, ни одной пьесы не поставивший режиссер, бывший фельдшер – кем еще он сможет устроиться?..

Сам Дворжецкий на осторожные расспросы отвечает убежденно: геологом. В доме все того же Александра (Шурика) Рабиновича он листает географические атласы, изучает новые статьи, книги, словом, всерьез готовится к тому, чтобы по завершении сезона наняться в геологическую экспедицию.

Выбор его неслучаен: геолог в 1960-е годы был культовой советской фигурой – наряду с летчиком и космонавтом. Геолог носил толстые «хемингуэевские» свитера грубой вязки. Геолог исследовал неизведанные пространства, куда не ступала нога человека. Геолог бросал вызов власти и обществу, отправляясь в путь как бродяга, романтик, взыскующий первозданной свободы. В геологи уходили поэты И. Бродский и Г. Горбовский, барды Ю. Визбор и А. Городницкий…

Иными словами, профессия геолога виделась выходом из создавшегося тупика и обещала новые средства (что для молодой семьи было немаловажно), новые встречи, новые впечатления.

Одно только: сколько бы протянул в геологической партии, требовавшей колоссального нервного и физического напряжения, Дворжецкий с его нездоровьем? Помнится, Бродскому уже американские врачи говорили, что своими геологическими экспедициями в юности он сильно подорвал свое сердце – подобные физические нагрузки поэту были противопоказаны, но кто об этом задумывается в молодости, особенно если все складывается не так, как задумывалось и мечталось?

Вы счастливы ли, тридцатилетняя,

в четвертом ряду скорбя?

Все беды, как артиллерию,

я вызову на себя.

Провала прошу, аварии.

Будьте ко мне добры.

И пусть со мною

провалятся

все беды в тартарары.

Скорее всего, Дворжецкий действительно бы ушел из театра, доиграв свой второй сезон на омской сцене, однако в его жизнь вмешалось то, что сам он называл «его величеством случаем», и бегло прочитанная в доме Рабиновичей пьеса Булгакова буквально перевернула его судьбу.

«Бег»

Еще висел на ближнем фонаре

Последний жид…

М. Шкапская

1

История о том, как безвестный омский актер оказался на съемочной площадке московских – из числа самых знаменитых на тот момент – режиссеров в роли главного героя долгожданного – из числа самых непредставимых на тот момент – фильма, растиражирована многократно.

В 1968 году в Омске совершает вынужденную посадку московский самолет, на борту которого находится Наталья Коренева, ассистент многих режиссеров «Мосфильма» по подбору актеров (в числе ее удачнейших «находок» – не только Дворжецкий, но и А. Мягков и О. Науменко, безошибочно подобранные для «Иронии судьбы» Э. Рязанова). Чтобы не терять времени в городе, Коренева идет в местный драматический театр знакомиться с актерами и высматривать характерные типажи. В тот год ей нужно было подобрать антигероя для фильма С. Самсонова «Каждый вечер в одиннадцать». Актеры, переглянувшись (вы ищете антигероя? – такой у нас есть!), отправляют московскую гостью прямиком к местному «Фантомасу» – так называли в театре Дворжецкого после его самой популярной, еще студийной, роли браконьера Прялкина в детском спектакле «Чудеса в полдень».

Увидев Дворжецкого, Коренева удивилась: на роль нужного ей советского молодого «антигероя» он не подходил вовсе, – но фотографии взяла. Театральные снимки Дворжецкого отбыли в Москву, осев в многотысячной картотеке артистов со всей страны на «Мосфильме». Именно там их увидела ассистент другого режиссера, а точнее, режиссерского тандема – А. Алова и В. Наумова, которые как раз искали артистов для съемок в фильме по мотивам пьесы М. Булгакова «Бег».

К «Бегу» старший и младший товарищи (сорокапятилетний Алов, успевший повоевать, получить в 1943-м контузию, приехать в Алма-Ату, сдать экзамены в эвакуированный туда ВГИК, поступить и снова вернуться на фронт, и сорокалетний Наумов, изобретательный и вдохновенный) пришли не вдруг.

Оттепельное десятилетие оказалось к ним благосклонно. Алов и Наумов много снимали: в режиссерском портфеле у них были громкие революционные ленты о Павке Корчагине и Тарасе Шевченко, один из первых правдивых фильмов о войне «Мир входящему», основанный на фронтовых воспоминаниях Алова, и скандальный «Скверный анекдот» по Достоевскому, в 1966 году запрещенный к показу и на двадцать лет – первым из всех советских неодобренных фильмов – легший «на полку». В этих картинах, разножанровых и рискованных, режиссеры продемонстрировали, что не боятся ни эпического размаха, ни острых сцен, ни буквального следования за классическим текстом – с тем чтобы вдруг в какой-то момент вскрыть его изнутри, осыпав зрителя искрометными осколками цитат, деталей, гримас, реминисценций.

Быть может, «Скверный анекдот» с его включенностью в быт и горьким гротеском по отношению к изображаемому стал для Алова и Наумова своего рода проводником к литературе уже ХХ века? Тем более что задача, которую они перед собой ставили, была невероятно амбициозной: не только вернуть Булгакова советскому кинозрителю, но и впервые в голос заговорить о белой русской эмиграции, чья история и трагедия в течение долгих десятилетий была либо замолчана, либо оболгана, либо – еще того хуже – осмеяна.

«Ахматова не любила эмигрантов», – оглядываясь на XX век из 2004 года, пишет поэт и эссеист Л. Костюков:

Если говорить просто, она считала их дезертирами, потому что родину, как и жизнь, почитала Господним даром.

Георгий Иванов не любил тех, кто остался в СССР. Он им… слегка сочувствовал и легко же презирал, потому что сознательно отказался играть в скотском спектакле любую роль: ливерную массу, пушечное мясо, лагерную пыль. А еще он понимал: родины больше нет.

Они не поняли друг друга – не