Митрополит Антоний Сурожский. Биография в свидетельствах современников - Евгений Святославович Тугаринов

кельи наших священников и монахов, и вижу: владыка Вениамин[25] лежит на каменном полу, закутавшись в монашескую рясу. Я спрашиваю: «Владыка, что вы здесь делаете?» «Да знаешь, – говорит, – моя комната занята». – «А кем же она занята?» – «На моей[26] кровати лежит один нищий, на моем матрасе – другой, на ковре – третий, а мне места там уже не было, и вот я здесь устроился спать».

Такая Церковь может обновить целый народ, и даже неверующих, потому что, когда ты видишь, что человек может так любить своего ближнего, ты совсем иначе смотришь на него и на его убеждения. Меня ранит, что сейчас мы занялись церковным строительством, построением храмов, когда вокруг есть люди, у которых нет жилья. Я предпочел бы, чтобы слишком мало было места для верующих в существующих храмах, но чтобы мы построили хотя бы несколько домов, где люди смогли бы найти приют.

Скажем, в этом я расхожусь, кажется, со всеми, но я с ужасом думаю о восстановлении храма Христа Спасителя, который стоит миллионы, когда их можно было направить на избавление от нищеты. Но опять-таки, я живу не в России, и, может, люди иначе чувствуют, чем я, но у меня болит душа. Я счастлив лишь тем, что мы, священники, здесь живем бедно. Скажем, говоря о себе: мой годовой оклад от епархии 1500 фунтов в год[27], и, принимая в учет мою старческую пенсию, – у меня 3500 фунтов в год.

В тяжелые времена одна из самых больших опасностей для всякого народа, и для русского народа в частности, заключается в том, что каждый борется за жизнь, заботится о том, как бы ему не погибнуть, как бы своих поддержать. В результате рождается чувство соперничества, противопоставления, желание иметь то, что у другого есть, а у тебя нет. В трудные времена появляется большая опасность, что люди, вместо того чтобы сплотиться и бороться за единство, которое только и может дать конечную победу, начинают не то чтобы враждовать друг с другом, а именно соперничать, не желая составлять одно целое. Это большая реальная опасность для России. Единственное, к чему можно призвать людей, – это к тому, чтобы друг другу помогать всеми силами, потому что, только если друг другу помогать, страна и народ могут окрепнуть и спастись. Бороться врозь значит разрушать что-то. Ты свое создаешь, чужое разрушаешь, и в конечном итоге единства любви, крепости не получается. И вот в России сейчас это – проблема, потому что материальные условия очень трудные, идеологии единой, которая собирала бы людей, нет, а будущую Россию можно строить только с мыслью о единстве, о том, что мы – дети одной страны, люди, готовые друг другу помочь и всеми силами создать собственную жизнь и через собственную жизнь создать жизнь общую. Идеология в этом смысле не всегда помогает, потому что идеология имеет большую власть тогда, когда тебе не так плохо. Если голодно и холодно, то тебе не до идеологии, а до куска хлеба и до крыши. И вот тут надо бороться за то, чтобы каждый человек каждому человеку был братом и сестрой и помогал, чем только можно. И для этого не нужно богатства, нужно другое: нужна любовь и сострадание. Сострадание у русского человека есть, и любовь есть. Но есть и обратное: есть способность на большую резкость, на соперничество, а еще есть оставшееся от прошлых десятилетий убеждение о необходимости такой власти, которая бы нас всех скрутила, но напитала бы, скрутила бы, но объединила бы, – но это не выход. Это не выход, потому что рано или поздно этой власти приходит конец. Да, бывают трагические времена, и самый факт такой власти – трагедия. Сейчас Россия на таком переломе, где она должна научиться спасаться всеми силами тем, что один человек спасает другого, поддерживает другого, помогает другому, забывает излишества свои, и это, конечно, относится в значительной мере к Церкви.

Я помню, до войны был пастух в Румынии, который говорил: «Страшные времена приходят. Были времена, когда чаши у нас в Церкви были золотые, а попы деревянные, но придет время, когда попы будут золотые, а чаши станут деревянными». Но хотелось бы, чтобы чаши в России стали деревянными, и чтобы попы стали золотые. Не позолоченные, а именно золотые.

Лондон, 1999 г.

Беседовал В. Васильев

Митрополит Диоклийский Каллистос (Уэр), профессор, настоятель благовещенского прихода в оксфорде (константинопольская православная церковь)

– Дорогой владыка, расскажите немного о себе.

– Я митрополит Каллистос Диоклийский, нареченный митрополит Вселенского Константинопольского Патриархата, а также один из епископов православной епархии Фиатирской и Великобританской. Я не был рожден православным, но был воспитан в англиканской церкви. К Православию я пришел в двадцать три года, а спустя семь лет был рукоположен в диаконы и священники и стал клириком греческой епархии Фиатирской и Константинопольской. Я принял монашеские обеты в монастыре Святого Иоанна Богослова на греческом острове Патмос. В течение тридцати пяти лет, с 1966 до 2000 года, я преподавал Восточное Православие здесь, в университете Оксфорда; также с 1966 года я был в распоряжении греческого прихода Святой Троицы в Оксфорде. После ухода на пенсию из университета десять лет назад я продолжаю жить в Оксфорде. Принимаю участие в различных делах Православной Церкви. Например, я сопредседатель Международной комиссии по отношениям между Англиканской и Православной Церквами, а также член Международной комиссии по отношениям между Католической и Православной Церквами.

– Расскажите о вашей первой встрече с митрополитом Антонием.

– Насколько я помню, в первый раз я с ним встретился в 1955 году, когда слушал его выступления на собраниях Братства Святого Албания и Преподобного Сергия – братства, посвященного связям Востока и Запада. Он, безусловно, был активным членом братства, и мне кажется, что именно это сообщество пригласило его приехать из Парижа в Лондон. В течение многих лет он выступал на их собраниях, и с того времени я видел его довольно часто. Мы встречались также в Оксфорде, поскольку он нередко бывал там и посещал местный приход. Я бывал на литургиях, которые он совершал, а также разговаривал с ним лицом к лицу, в основном в 1970-х годах. С начала 1980-х я видел его не так часто. Я никогда не был членом его духовенства, так как всегда принадлежал к греческой епархии, но мы часто работали вместе.

– Помните ли вы, о чем тогда разговаривали?

– В первый раз, когда я