Лаура Ферми - Атомы у нас дома

Я услышала об этой машине еще задолго до того, как имела удовольствие познакомиться с ней лично. Дело было в 1927 году, в конце сентября; я гостила у моих дяди и тети на даче под Флоренцией. Это было нечто среднее между фермой и виллой. В широкие сводчатые ворота въезжали одна за другой телеги, запряженные волами и направлявшиеся к давильному прессу и каменной маслобойке. Чердак был отведен под амбар, на первом и втором этажах находились жилые помещения, сзади жил арендатор с семьей, а со стороны фасада — хозяева и их гости. Мы приезжали сюда из года в год всей семьей — родители, сестры и брат, и я не могу вспомнить, была ли хоть одна осень до второй мировой войны, когда бы я не гостила полтора или два месяца в этом доме.

Дому этому было более двухсот лет — возраст, почтенный даже по итальянской мерке. Он стоял на склоне холма, а кругом спускались террасами сады с густыми купами тенистых деревьев. Он выходил на долину реки Арно с ее возделанными склонами, серебрившимися матовой зеленью оливковых деревьев, со шпалерами виноградных лоз, выступавшими средь ярких пятен пестрых крестьянских домиков. За долиной вставали горы Валломброза; вечером они казались совсем рядом, а утром, в тумане, теряли свои очертания и отодвигались. Здесь было хорошо заниматься и мечтать. Ранним утром площадка под тутовыми деревьями, усыпанная гравием, была в полном моем распоряжении. Я пододвигала плетеное кресло к неподвижному каменному столу, которым служил старый жернов, и раскладывала книги. Я готовилась к скучному экзамену по органической химии. «Метан, пропан, бутан… Ах, если бы сейчас очутиться вон на той вершине, рука об руку с… Метил, пропил, бутил…»

К полудню и все остальные, кто гостил здесь, собирались под тутовыми деревьями; я сидела, уткнувшись в книгу, невольно прислушиваясь к веселой болтовне.

Моя престарелая тетушка всегда приходила с вязаньем и медленно, петля за петлей, вязала крючком детский свитер из овечьей шерсти (овцы на ферме были свои), и казалось, этот нескончаемый свитер никогда не свяжется; она вязала его с благотворительной целью, потому что своих детей у нее не было.

Мать моя усаживалась рядом с тетушкой и принималась штопать чулки, которым, казалось, не было конца; четверо детей — восемь ног, но, если судить по куче чулок с корзине матери, нас скорее могли бы принять за сороконожек.

Сестра Анна писала этюды, она занималась этим целый день. Она писала зерно, ссыпанное в амбаре, выступ стены, подпиравший террасу, где между камнями пробивалась зелень каперсов, церковь, стоящую поодаль чуть повыше дома, и обступившие ее темные ряды островерхих кипарисов; деревенского малыша с волосами, как лен, и смущенной мордашкой, нашу сестру Паолу с ее цыганскими глазенками и оливковой кожей.

Другие женщины, гостившие здесь, кто шил, кто вышивал, а мои братишка Сандро, если только был в духе, разносил всем гроздья муската или сладкий, поспевший на солнце инжир с просачивающейся сквозь кожу капелькой золотистого сока, которая так и просится в рот.

Мужчины — дядя с отцом — разговаривали о политике, о том, как поднялся курс английского фунта, о том, что в Италии нет больше народных выборов, нет свободы печати.

Время от времени все мы — то один, то другой — посматривали на пыльную дорогу, которая шла от раскрытых настежь ворот сада к деревне. В эту пору на дороге, какова бы ни была погода, обычно появлялась пожилая женщина в выцветшем платье, с соломенной сумкой через плечо, которую она прижимала к боку своим костлявым локтем. Это была почтальонша из местного почтового отделения в трех милях отсюда, и, пожалуй, я чаще всех первая замечала ее в те дни, в конце сентября 1927 года, потому что, сама себе не признаваясь, я каждый день надеялась получить весточку от некоего смуглого молодого человека по имени Энрико Ферми.

Последний раз я видела его в августе, когда мы совершали экскурсию в Кортино д’Ампеццо. Потом я читала о нем в газетах. На международном съезде на озере Комо, где собрались все светила, физической науки, Ферми выступал с докладом о какой-то замысловатой квантовомеханической теории, в которой я ничего не понимала. Куда он оттуда уехал, что он сейчас делает, я ничего не знала, а мне очень хотелось бы это узнать.

И вот наконец наступил долгожданный день, когда почтальонша принесла мне письмо.

— Кто это тебе пишет? — спросила сестра Анна. Она отложила кисти, чтобы посмотреть почту, и была очень разочарована, потому что ей не было писем.

— Корнелия… — коротко бросила я и погрузилась в чтение. И до меня еле дошло ее презрительное замечание:

— Опять эти твои «логарифмы»!

Через несколько минут она спросила:

— Ну, что же тебе пишет Корнелия?

— Пишет, что Ферми купил себе маленький желтый автомобиль, а Разетти — коричневый, — скороговоркой ответила я, точно мне противно было и думать об этом желтом автомобиле.

— Кажется, они всегда все делают вместе, эти двое? А почему же у тебя такая надутая физиономия, точно тебе это не нравится? Ты должна быть довольна, они будут катать тебя на своих машинах!

Мы с Анной были погодки и росли вместе: она разбиралась в моих чувствах лучше, чем я сама.

Не так давно Ферми, человек очень простых вкусов и доходившей до смешного бережливости, объявил друзьям, что ему ужасно хочется «выкинуть» что-нибудь необыкновенное, сногсшибательное: например, купить автомобиль или, может быть, жениться. Ну, вот он, по-видимому, и «выкинул» то, что ему хотелось.

— Почему не нравится? Наоборот, я очень довольна, — ответила я сестре. И я говорила искренне. Потому что я тут же решила, что буду работать, пробью себе дорогу и никогда не выйду замуж. А кроме того, я слышала, какая жена нужна Ферми, и я совсем не подходила к его требованиям. Как-то раз он, с присущей ему склонностью к точным определениям, описал нам свой идеал жены; при этом он говорил так уверенно, так безапелляционно, что можно было не сомневаться: он говорит всерьез. Это должна быть высокая сильная девушка атлетического сложения, желательно — белокурая, из хорошего крестьянского рода и, конечно, не религиозная; у нее должны быть живы все ее четыре деда и бабки. Все это как нельзя более согласовалось с его представлением об евгенике, его любовью к спорту и его скептическим взглядом на все, что отдавало метафизикой и считалось непознаваемым.

Я не была ни высокой, ни белокурой, ни особенно сильной. Все мои успехи в спорте сводились к тому, что я пыталась ходить на лыжах и вечно падала; я только что вышла из того религиозного кризиса, через который проходят неизбежно большинство молодых девушек, по крайней мере в католической Италии; мои предки, насколько это оказалось возможным установить, все были люди городские, служащие; мать моего отца, последняя из моих четырех дедушек и бабушек, недавно умерла ста лет от роду. Таким образом, для меня, во всяком случае, было больше проку от Ферми в роли обладателя автомобиля, чем в роли проблематичного супруга.