Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи - Инесса Николаевна Плескачевская

подошла Галина Сергеевна и говорит: «Петр Андреевич, вы знаете, я бы хотела, чтобы Майя Плисецкая не ездила в эту поездку». Гусев был человек высочайшей культуры и нравственности. Он открыл глаза и говорит: «Я вас не понимаю, Галина Сергеевна». Уланова на него посмотрела холодно и сказала: «Зато я все поняла». Повернулась и ушла. На следующий день Гусев был снят с этого поста. Вы понимаете, какая штука… Она была главной примой и ее поддерживало все Политбюро: Косыгин, все эти вечера, я сам танцевал на этих вечерах. И там все очень круто было завязано. И газеты об этом писали, и все это раздувалось – ну, как это делается. Другим было трудно. И вот эта поездка – пятьдесят шестой год. Уланова выступила триумфально, конечно. Она балерина великая, несомненно. Чем она великая? Она первая в искусстве показала на сцене живого человека – простого, нормального, с нормальными страстями и переживаниями. В «Жизели» в первую очередь, в первом акте. Она там даже косолапо стоит иногда. Уланова хорошая актриса и умная очень. Большого таланта, очень большой драмы актриса. И потом Джульетта. Тоже имеет значение: балет на нее был поставлен, когда она уже танцевать не могла. А у нее данных-то нет, у нее же быстро ушли классические балеты, а драмбалет вошел в моду. Ей очень повезло. Она Марию станцевала в Ленинграде – не первая исполнительница, первой была Вера Петровна Васильева, жена Голейзовского. Красавица. И рисунок, и подъем, и все. Но о ней никто не говорит, потому что потом была Уланова, а ее начали, конечно, раздувать.

Борис Мессерер рассказывает другую версию того, почему Плисецкая не поехала в 1956 году в Лондон. А ведь в буклетах, изданных в Великобритании к тем гастролям, были ее фотографии!

– Ее не пустили в последний момент. Там произошла какая-то дурацкая история, что вычеркнули, по каким-то тоже гэбэшным соображением, вычеркнули Александра из списка (соображения такие действительно были: родственников не выпускали за границу одновременно, боялись, что сбегут. – И. П.). И она разгневанная пошла, уставшая безумно после многочисленных репетиций, класса, где-то в середине дня пошла в дирекцию выяснять почему, что случилось. Тогда Чулаки был директор, но она его не застала. И, безумно измученная днем, не могла его долго ждать, потому что хотела отдыхать, вечером у нее какой-то спектакль был. И она не могла там сидеть в кресле и ждать, хотела лечь отдохнуть. И написала какую-то такую записку Чулаки такого содержания: если Александр вам не нужен, то, может быть, и я вам не нужна? Примерно такой, нейтрального совершенно смысла, но – документ, написанный рукой! А это тогда безумно преследовалось. Это всегда преследуется, но… И вот на этом основании, из-за этого поступка… И вот она переживала, мне звонила часто. Я всегда был с ней довольно близок.

Но вернемся к версии Валерия Лагунова. Мы сидим с ним в атриуме Большого театра – просторном, открытом со всех сторон помещении, где дают интервью журналистам, пьют кофе и болтают о чем угодно артисты, музыканты и репетиторы. Я перевариваю то, что сейчас услышала. Кажется, об этом еще никто не говорил, но то, что некоторая напряженность между Галиной Сергеевной и Майей Михайловной всегда (ну, если не всегда, то очень долго) существовала, ни для кого не секрет. В 1974 году Плисецкая дала интервью «Литературной газете», быстро ставшее скандально знаменитым из-за этих строк: «Недавно я смотрела еще один фильм о балете, снятый лет двадцать назад, там в одном из номеров диктор говорит: “Смотрите, как потрясающе”. А мы видим корявые движения балерины, просто пародию на балет, и это ничего кроме смеха, причем громкого, не вызывает. А в другом эпизоде мы смотрим трепетную такую-то в такой-то партии, а я вижу бледный недопеченный блин». И все (кроме, пожалуй, редактора «Литгазеты», выпустившего эти слова без правки) поняли, о ком идет речь: о, так это ведь про Уланову!

Майя Михайловна была человеком стихийного – а значит, взрывного темперамента. Как говорил Юрий Темирканов, она видела мир и людей в белых или черных красках, не признавая полутонов. За два года до этого «недопеченого блина» Плисецкая как хореограф и исполнительница главной роли готовила балет «Анна Каренина» на музыку Родиона Щедрина. Министром культуры СССР тогда была Екатерина Алексеевна Фурцева, устроившая обсуждение нового балета. Уланова там тоже была и молчала – она чаще всего молчала и свою точку зрения при большом скоплении людей не высказывала. Но, похоже, Фурцевой наедине все уже сказала. И Фурцева – женщина тоже темпераментная и прямая – обратилась к Улановой: «Вот вы, Галя, скажите, что вы думаете об “Анне Карениной”?» Уланова замялась. «Нет-нет, – не отставала Фурцева, – вы скажите то, что вы мне говорили». И тогда Уланова быстро-быстро заговорила, что это такой драмбалет, мы в свое время делали такие, но сейчас это направление не очень перспективное, и здесь не очень получилось. В общем, высказалась против, и Плисецкую это возмутило. И в итоге появился «недопеченый блин», который запомнили все, позабыв все то хорошее, что Майя Михайловна говорила о Галине Сергеевне до этого.

Валерий Лагунов про это интервью у Плисецкой, конечно, спрашивал: чем были вызваны ее выпады против Улановой и Григоровича («одни и те же движения, деградировал»). Другу она ответила откровенно: «Григорович – понятно, он всегда мешал мне работать. Уланова – впервые выступила против меня на обсуждении “Анны Карениной”. Как ты знаешь, моему спектаклю устроили еще один просмотр, на котором Улановой не было. Спектакль просуществовал довольно долго. Почему она так поступила – я не знаю. Может быть, ее задело, что моя фамилия стояла в балетмейстерах. Однако после моего интервью Григорович сам занялся ее юбилеем. И она получила первого “Героя”. Выходит, я ей помогла его получить. Но высказывания Улановой обо мне стали очень осмотрительными и, я бы сказала, позже – положительными».

В прямое соревнование между собой две великие балерины вступили лишь в одном балете – конечно, в «Лебедином озере». Галина Уланова дебютировала в нем 19-летней в феврале 1929 года в Ленинграде. Перед московской публикой она впервые появилась в этой партии во время гастрольного выступления в Большом театре в 1935-м. Дирижировавший спектаклем Юрий Файер был сражен: «Какое чутье! Какая музыкальность!» В театр тогда пришел, кажется, весь московский бомонд. В антракте писатель Алексей Толстой отправил Улановой записку, сообщая, что повезет ее на ужин к Максиму Горькому. Это был триумф!

Майя Плисецкая впервые станцевала Одетту-Одиллию, когда ей был 21 год. И тоже с бешеным успехом. Среди именитых зрителей в тот