Проклятые поэты - Игорь Иванович Гарин

того языка (тайновидения) и играют фантазией лишь так, как ребенок играет волшебным жезлом своего отца… философия есть собственно тоска по отчизне, напряженное желание везде быть дома… Поэтический философ находится в состоянии абсолютного Творца… Поэзия есть истинно-абсолютная реальность. Чем поэтичнее, тем вернее…

Поскольку искусство – наряду с философией, религией, наукой – окно в Мир, ему свойственна мечта об Истине, предполагающая существование идеального мира, «некой запредельной области, где души, уставшие от блужданий в тумане сомнений, вкушают покой, свет, экстаз, где чувственные восприятия линий, красок, звуков и ритмов проясняются и сливаются в высшем озарении…»

Но что такое экстаз «просветленных духом чувств», если не слияние Истины в символах, избавляющих ее от иссушающих Абстракций и украшающих ее прелестью Мечты. Мечта и есть та запредельная область, где свет высшей Истины, слепящий наши глаза с чересчур близкого расстояния, становится дальше и мягче и оттого глубже и богаче отголосками, которые звучат в нашем уме многократным эхом.

Если согласиться с таким толкованием Прекрасного, то следует признать, что подлинное искусство лишь начинается там, где, казалось бы, ему положен предел; подлинное искусство в своей символичности подобно воротам в зияющую Тайну – их створки распахиваются, и гармоничный трепет охватывает все человеческое существо, а не только какую-то его часть, будь то разум или чувства; подлинное искусство есть откровение; лучшая его форма – та, которая не существует сама по себе, а лишь сообщает мятущейся Мысли неуловимое и завораживающее, завораживающее и властное, властное и животворное дыхание божественного единства Бесконечности. Ибо в совершенном, идеальном произведении искусства форма – не более чем приманка, капкан, расставленный для уловления чувств, дабы они, погруженные в восторженное забытье, не стесняли свободу разума и наслаждались первозданными линиями и звуками, гармонией, не искаженной искусственностью, – гармонией, которую обретает гений, приобщившись к Природе. Таким образом, Искусство есть не что иное, как ключ, открывающий Вечность: оно позволяет Поэту проникнуть в эту область. Оно идет по этому пути несравненно дальше и глубже, чем любая Философия, в нем эхо, в нем заря некоего Откровения, оно есть свет, порождающий свет, – так факел, внесенный под своды хрустального грота, вдруг зажигает тысячи огней по стенам – искусство знает то, чего не ведает поэт.

Истина неотрывна от красоты, гармонии, цельности, первоосновы. Истина предполагает «неизбежное слияние Духа Религии и Духа Науки на Празднестве Красоты».

Гений точно так же, как Любовь и Смерть, отделяет от всего случайного, привычного, условного, предвзятого и несущественного ту вечную и единую первооснову, глубинную человеческую суть, которая просвечивает сквозь все кажимости и видимости.

‹…› Согласимся для начала, что при помощи Искусства душа познает собственные бездны и избавляется от всяческих пут ради радостного постижения себя и мира – такова метафизическая суть любого творчества…

Но свобода, а точнее, высвобождение души и есть свидетельство нарушенного миропорядка. Ибо свобода есть естественное состояние всего сущего; когда же все, что живет, живет в рабстве, значит, естественный закон нарушен. А мы видим, что в мире нет свободы. Наша жизнь связана с жизнью других, скована пороками, мнимыми обязанностями, какие накладывает на нас Общество. Так что самоуглубление, ощущение естественной свободы разум мгновенно осознает как некую исключительность, а значит, тот, кто дерзнул освободиться и вернуться к утраченному естеству, обречен на одиночество.

Именно такое одиночество необходимо душе, чтобы «слышать Господа». Три первоосновные добродетели: Свобода, Соразмерность и Одиночество – дают человеку ощущение, что возможности его безграничны, они будто распахивают двери в Бесконечность; свободная и одинокая душа исполняется верой в собственное бессмертие, в то, что нет ни смерти, ни рождения и что воистину жить – значит, осознавать в себе трепет вечности и быть его проводником.

Эстетика символизма исходит из шеллинговских представлений об искусстве как форме человеческого познания и познании как символике души:

Эстетическая интуиция есть самое глубокое постижение тождества сознательного и бессознательного, которое существует в абсолюте.

Для художника природа не есть нечто большее, чем для философа; она есть идеальный мир, являющий себя только в постоянном ограничении, или несовершенное отражение мира, который существует не вне художника, а в нем самом.

Сказанное в полной мере относится к эстетике символизма, занятой поиском соответствий между природой и человеком, чувственным и умопостигаемым или интуитивным.

Ж. Торель:

Если все феномены физической и духовной жизни суть разные проявления одного начала, то с помощью любого из этих феноменов можно вызвать представление о жизни высшей, которая пронизывает все, и любой природный предмет, любое творение духа способно быть символом. Поскольку же все восходит к абсолютному духу, каждая вещь может быть истолкована на множество ладов, а значит, в распоряжении поэта неиссякаемый запас символов. И подлинный поэт отличается от стихоплета, жонглирующего словами и образами, тем, что умеет придать своим символам глубину.

Символизм в таком понимании существовал испокон веков, ибо в этом основа поэзии вообще. Именно потому, что символ играет синтезирующую роль, питает одновременно чувства, душу и ум, он и превосходит аллегорию и сравнение, которые разделяют и обособляют то, что он соединяет и сплавляет в одно общее целое.

Название «символизм» ничем не хуже любого другого, при том, что оно не должно принадлежать какой-либо одной поэтической школе исключительно. Немецкие романтики имеют на него такое же право, как наши современные символисты. Немецкие романтики изыскивали самые емкие символы как в природе, так и в легендах, сказках и мифах разных стран, которые они непрестанно изучали. Это и побудило Крейцера написать «Символику», посвященную анализу мифологии древних народов.

Даже начиная с подражания природе, искусство стилизует изображение. Реализм – лишь отправная точка искусства: во все времена он лежит у его истоков, которые, развиваясь, обретя собственную форму, преодолевают натуралистическую тенденцию символизмом. Стилизующая вещи символика тем значительнее, чем прочнее она уходит корнями в предшествующий ей реализм. Это относится к искусству средних веков, Ренессансу, барокко, классицизму, романтизму. Вообще же реализм – «довольно-таки побочное явление культуры, возникающее подчас совершенно неожиданно, то здесь, то там, чтобы затем столь же неожиданно исчезнуть». Это – второсортное искусство, всегда уступающее место «бóльшему», ассоциирующемуся с глубинной сущностью жизни.

Символизм – это стиль мышления, но, как мы помним, «стиль – это человек». Дар писать в определенной манере – это в каком-то смысле жить и мыслить в соответствии с нашим литературным стилем. «Мы подгоняем себя под нашу конкретную форму красноречия». Здесь важно, чтобы, обретя выразительное, эйдетическое письмо, не поддаться искушению впасть в крайности напыщенного