Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только - Павел Федорович Николаев

высмеивал порядки управления страной и ряд высокопоставленных лиц. Тургенев был убеждён в том, что «негоже кусать руку, которая кормит». Обдумав положение, в котором он оказался (три брата Тургеневы покровительствовали поэту, к тому же Николай Иванович был на десять лет старше его), и подавив гордыню, Александр письменно принёс Тургеневу свои извинения.

Старший из братьев, Александр Иванович, по совету которого Пушкин был определён в Царскосельский лицей, писал о своём протеже: «Теперь его знают только по мелким стихам и крупным шалостям; у него леность и нерадение о собственном образовании, вкус к площадному волокитству и вольнодумство, также площадное, восемнадцатого столетья». И в другом послании — к П. А. Вяземскому: «Сверчок прыгает по бульвару и по блядям».

Более пространен в характеристике поэта первых послелицейских лет его сокурсник барон М. А. Корф: «У него господствовали только две стихии: удовлетворение чувственным страстям и поэзии; и в обеих он ушёл далеко. В нём не было ни внешней, ни внутренней религии, ни высших нравственных чувств… Вечно без копейки, вечно в долгах, иногда даже без порядочного фрака, с беспрестанными историями, с частыми дуэлями, в близком знакомстве со всеми трактирщиками, непотребными домами и прелестницами».

Такие стихотворения, как «Вольность», «Кинжал», «Сказки», распространялись в рукописном виде. «Не было живого человека, который не знал бы его стихов», — говорил И. Пущин.

В конце концов дошли они до царя. Александр, усердно боровшийся с «крамолой» в Европе, не мог допустить её в своём доме. Он потребовал представить ему все «вольности» поэта и сослать его в Сибирь.

19 апреля 1820 года об угрозе ссылки Пушкина уже знал Н. М. Карамзин, дом которого часто посещал Александр. «Над здешним поэтом Пушкиным, — писал он И. И. Дмитриеву, — если не туча, то по крайней мере облако, и громоносное (это между нами): служа под знамёнами либералистов, он написал и распустил стихи на вольность, эпиграммы на властителей и проч. Это узнала полиция. Опасаются следствий. Хотя я уже давно, истощив все способы образумить эту беспутную голову, предал несчастного Року и Немезиде, однако ж из жалости к таланту замолвил слово, взяв с него обещание уняться. Не знаю, что будет».

Знали об опасности, грозившей Пушкину, и члены Вольного общества любителей российской словесности. 22 марта на заседании общества Кюхельбекер читал стихотворение «Поэты», в котором прямо говорил, что певца «Руслана» ждут гонения, что «крик филина и врана» сделал своё дело.

Что касается самого Пушкина, то он поступил весьма благоразумно, обратившись за советом к председателю Вольного общества, коим был полковник Ф. Н. Глинка, участник войны 1812 года и заграничных походов, автор прогремевших «Писем русского офицера». Александр Сергеевич знал, что Глинка трепетно относился к его таланту, любил его, сравнивал молодого поэта с вулканом, из которого «внутренняя жизнь бьёт ключом». На предложение Плетнёва ввести Пушкина в члены Вольного общества любителей российской словесности Фёдор Николаевич заявил: «Овцы стадятся, а лев ходит один».

Год назад («по прочтении двух первых песен „Руслана и Людмилы“») Глинка посвятил автору поэмы стихотворение, в котором говорилось:

Лишь ты запел, младой певец,

И добрый дух седой дубравы,

Старинных дел, старинной славы

Певцу младому вьёт венец!..

Получить в двадцать лет такую оценку от профессионала, от писателя незаурядного и признанного современниками дорогого стоит. И Александр Сергеевич решил идти за советом и помощью именно к нему, к человеку близкому к М. А. Милорадовичу, которому было поручено разобраться с его «делом».

Встретились они у дома Глинки. «Раз утром, — вспоминал Фёдор Николаевич, — выхожу из своей квартиры (на Театральной площади) и вижу Пушкина, идущего мне навстречу. Он был всегда бодр и свеж; но обычная (по крайней мере при встречах со мною) улыбка не играла на его лице, и лёгкий оттенок бледности замечался на щеках.

— Я к вам.

— А я от себя.

И мы пошли вдоль площади. Пушкин заговорил первый:

— Я шёл к вам посоветоваться. Вот видите: слух о моих и не моих (под моим именем) пьесах, разбежавшихся по рукам, дошёл до правительства. Вчера, когда я возвращался поздно домой, мой старый дядька объявил, что приходил в квартиру какой-то неизвестный человек и давал ему пятьдесят рублей, прося дать ему почитать мои сочинения, уверяя, что скоро принесёт их назад. Но мой верный старик не согласился. А я взял да сжёг все мои бумаги.

При этом рассказе я сразу узнал Фогеля с его проделками.

— Теперь, — продолжал Пушкин, немного озабоченный, — меня требуют к Милорадовичу! Я знаю его по публике, но не знаю, как и что будет и с чего с ним взяться?.. Вот я и шёл посоветоваться с вами.

Мы остановились и обсуждали дело со всех сторон. В заключение я сказал ему:

— Идите прямо к Милорадовичу, не смущаясь и без всякого опасения. Он не поэт, но в душе и рыцарских его выходках у него много романтизма и поэзии: его не понимают! Идите и положитесь безусловно на благородство его души: он не употребит во зло вашей доверенности.

Тут, ещё поговорив немного, мы расстались».

Глинка коленопреклонённо почитал Пушкина.

Глинка был чиновником по особым поручениям при петербургском военном генерал-губернаторе М. А. Милорадовиче и хорошо знал своего шефа. Поэтому он посоветовал Александру Сергеевичу собрать свои стихотворения, ходящие по рукам, и смело идти к высокой особе. Пушкин так и сделал. Михаил Андреевич был восхищён поступком поэта и проникся к нему чувством уважения. Через день Милорадович рассказал Фёдору Николаевичу о встрече с царём по делу поэта:

«Я вошёл к государю с своим сокровищем, подал ему тетрадь и сказал:

— Здесь всё, что разбрелось в публике, но вам, государь, лучше этого не читать!

Государь улыбнулся на мою заботливость. Потом я рассказал подробно, как у нас дело было. Государь слушал внимательно и наконец спросил:

— А что ж ты сделал с автором?

— Я… Я объявил ему от имени вашего величества прощение!.. Тут мне показалось, — продолжал Милорадович, — что государь слегка нахмурился. Помолчав немного, государь с живостью сказал: „Не рано ли?“

Потом, ещё подумав, прибавил:

— Ну коли уж так, то мы распорядимся иначе: снарядить Пушкина в дорогу, выдать ему прогоны и с соответствующим чином и с соблюдением возможной благовидности отправить его на службу на юг!»

Через день-два царь встретил в Царскосельском парке директора лицея и «порадовал его»:

— Энгельгардт, Пушкина надо сослать в Сибирь, он наводнил Россию возмутительными стихами, вся молодёжь наизусть их читает. Мне нравится откровенный поступок его с Милорадовичем. Но это не исправляет дело.

Егор Антонович счёл своим долгом защитить вчерашнего воспитанника лицея:

— Воля вашего величества, но вы