Александр Лацис - Почему плакал Пушкин?

Ознакомительный фрагмент

Каждого из предполагаемых искомых мы привлекали еще и с побочной целью. Пусть данный искомый заведомо не тот, кто нам нужен, но какие-то его приметы смогут пригодиться. И вот каким представлялся сгруппированный портрет.

Тот, кого мы ищем, не Вяземский, но писал по-французски как заправский литератор.

Не Чернышев, но столь же злопамятен и склонен к закулисной интриге.

Не Строганов, но адъютант, сопровождавший государя в поездках.

Не Лонгинов, но человек злоязычный, переносчик слухов.

Не Уваров, но защитник мракобесия.

Человек, сочетавший перечисленные черты, существовал. В 1826 году намарал форменный донос сначала на Киселева, затем на Пушкина:

«Из Царскосельского Лицея вышел Кюхельбекер, участвовавший в бунте, а кто еще хуже – Пушкин, мерзкими, развратительными, но вместе щегольскими стихами осмеивающий императора Александра, правительство и основания, на которых опочиет величество России.

Стихи сии – в устах, а следственно и в сердцах мальчиков, находящихся в различных учебных заведениях… Что выйдет из сего поколения, с младенческих лет приобыкшаго не почитать то, что для нас есть святаго, издеваться над оным и поносить оное?

Я не постигаю, как покойный император, которому сии обстоятельства не могли быть безъизвестны, оставлял их без внимания…»

Доносчик, этот «баснописец», как его именовал Меншиков, в своих печатных трудах превозносил деяния покойного царя. А в дневнике, в мемуарных записях неустанно собирал и выдумывал небылицы и немало преуспел в том, чтоб своими россказнями умалить и исказить личные качества Александра I.

Имя «баснописца» на страницах этой повести встречалось. Но, пожалуй, без него и без его имени вполне можно обойтись.

Возьмем, например, знание французского языка. Разве это условие обязательно?

За обеденным столом императора Александра два генерала вели меж собой оживленный разговор.

– О чем они говорят? – спросил у своего соседа глуховатый император.

– Простите, государь, но я не в состоянии их понять, так как они говорят по-французски! – ответил чистокровный француз Ланжерон.

Однако генерал, лишь воображающий, что говорит по-французски, мог отослать правильно написанное французское письмо. При условии, если у него был знающий адъютант.

Вот шутливое признание прославленного полководца А. П. Ермолова в письме к другу Киселева Закревскому:

«Поклонись орлову и Киселеву. Эти повесы для того ко мне не пишут, что по-русски писать не умеют. Пусть пишут по-французски, теперь есть у меня народы, могущие в ответ отпустить министерьяльную ноту, а я подпишу. Не раз в жизни случится каждому из нас чужой труд выдать за свой. Я как знатный господин уже тем промышляю».

Если письма, даже и сугубо личные, пишут адъютанты, то какое имеет значение сходство почерка?

А разве обязательно искать похитителя в составе сопровождающей царской свиты? Обычай был таков – по распоряжению императора изготовляется указ о награждении арендой. Указ отсылается в Петербург, в Министерство финансов. Министерство неспешно «собирает пакет», затем препровождает требуемую сумму через то ведомство, в коем состоит награждаемый.

Значит, никакой флигель-адъютант, находящийся в поездке у царя на побегушках, конверт с деньгами оставить у себя не может, ибо к нему конверт не поступает.

Чтоб найти иголку в стоге сена, желательно знать, в котором стоге искать. Ворошить сено, копну за копной, надо было в Главном штабе, в чьем подчинении состоял генерал Киселев.

Начальник Главного штаба князь П. М. Волконский постоянно находится рядом с государем. Когда Волконский в очередном отъезде, его обязанности по Главному штабу исполняет Закревский.

Собственноручное вручение

Еще раз читаем письмо, которое доставил безмолвный вестник 15 мая 1846 года:

«С тем чтоб в его усмотрениях ничего не было упущено, Он приуготовлял Вам денежную награду, которая долженствовала еще раз знаменовать Его благоволение».

Не означают ли эти слова, что денежная награда должна была чему-то сопутствовать?

В мае 1821 года Александр по окончании очередного конгресса европейских государей, проведенного сначала в Троппау, затем в Лайбахе, возвращается на родину. Из Лайбаха (нынешняя Любляна) царь выехал 1 мая.

В Петербург после более чем годового отсутствия вернулся 24 мая.

С юга России, из Тульчина, где находилась штаб-квартира 2-й армии, Киселев заранее прибыл в указанную ему точку пересечения с маршрутом царя – в город Слоним.

Награжденные любым орденом первой степени удостаивались собственноручного царского вручения. Вторую степень сопровождал собственноручно подписанный рескрипт о награждении. Грамоты на третью и четвертую степени оформлялись в Капитуле орденов, на подпись к царю не поступали.

Киселеву в Слониме была вручена Анна I степени. (Запись о награждении внесена в списки Капитула орденов позднее, 3 июня 1821 года. Эту справку даю для особо дотошных читателей, которые иначе, докопавшись до «Придворного месяцеслова», обнаружат непонятное расхождение в датах.)

Во время встречи с царем Киселев, отвечая на прямой вопрос Волконского, упомянул о том, что 23 апреля обручился с Софьей Потоцкой.

Содержание разговора известно из письма П. М. Волконского А. А. Закревскому. Закревский сразу же написал Киселеву:

«Рад душевно, что приемом… ты доволен: желаю, чтобы со временем обещанное было исполнено. С 1-й Анной тебя поздравляю».

По окончании аудиенции Киселев вернулся в свой штаб в Тульчин. Видимо, тогда же царь отдал Волконскому распоряжение приуготовить указ о денежном награждении, а вручение награды приурочить к свадьбе.

Точная дата встречи в Слониме выясняется из того же письма П. М. Волконского в Петербург. С дороги он 17 мая писал Закревскому, что на «прошедшем ночлеге» государь вручил Киселеву Анну I степени.

Стало быть, 15 или 16 мая 1821 года. О чем напоминает эта дата? О безмолвном вестнике!

Посыльный доставил таинственное денежное приношение вечером 15 мая 1846 года. Чуть ли не день в день через двадцать пять лет после свидания Киселева с императором.

Это совпадение бросает тень на кого-то из тех, кто в путешествии из Лайбаха в Петербург сопровождал государя.

Однако подозревать П. М. Волконского в чем-либо неблаговидном нам представляется напрасной тратой времени и сил. Петр Михайлович, или, как его прозывали, Петрахан, был неоспоримо честен.

Конец ознакомительного фрагмента