Ромен Роллан - Жизнь Микеланджело

В первое свое посещение церкви Сан-Сильвестро Франсиско д'Оланда не застал Микеланджело – маркиза Пескара с друзьями слушала без него душеспасительное чтение. Когда послание апостола было дочитано, маркиза с приветливой улыбкой обратилась к чужеземцу:

– Франсиско д'Оланда, – сказала она, – конечно охотнее послушал бы Микеланджело, чем эту проповедь.

На это Франсиско, усмотрев в ее словах нечто для себя обидное, напыжившись, ответил:

– Неужели ваше сиятельство полагает, что я ничего другого, кроме живописи, не знаю и ни на что другое не гожусь?

– Вы слишком обидчивы, мессер Франсиско, – вмешался Латтанцио Толомеи, – маркиза, напротив того, убеждена, что живописцы все знают и все могут. У нас в Италии живопись в большом почете! Но, может быть, ее слова означают, что, помимо полученного вами удовольствия, она желала бы доставить вам еще и другое – удовольствие послушать Микеланджело.

Франсиско рассыпался в извинениях, а маркиза сказала одному из своих слуг:

– Ступай к Микеланджело и скажи ему, что я и мессер Латтанцио решили после обедни отдохнуть в нашей капелле; здесь приятная прохлада, и если он может уделить нам немного своего драгоценного времени, это было бы великим благом для нас. Но не говори, что здесь португальский гость Франсиско д'Оланда, – добавила она, зная, как дичится посторонних Микеланджело.

Дожидаясь возвращения посланного, они продолжали беседовать о том, как лучше навести Микеланджело на разговор о живописи так, чтобы он об этом не догадался, иначе он сразу же замкнется в себе и ничего не скажет.

«Наступило молчание. Внезапно в дверь постучали. Почти у всех нас вырвались слова досады: мы решили, что маэстро не придет, раз слуга так быстро вернулся с ответом. Однако счастливой моей звезде угодно было, чтобы живший по соседству Микеланджело сам направлялся в сторону Сан-Сильвестро: он шел по виа Эсквилина к Термам, беседуя со своим учеником Урбино. Наш посланец встретил его и привел, так что на пороге стоял сам Микеланджело. Маркиза, отведя его в сторону, долго с ним о чем-то говорила и лишь потом предложила занять место между собой и Латтанцио».

Франсиско д'Оланда уселся рядом с Микеланджело, но тот не обратил ни малейшего внимания на своего со-, седа, что сильно уязвило португальца. Не в силах скрыть обиды, Франсиско сказал:

– Оказывается, наиболее верный способ остаться незамеченным – это сесть на самом виду у человека.

Микеланджело удивленно на него посмотрел и тотчас весьма учтиво извинился:

«– Простите меня, мессер Франсиско, я действительно вас не заметил, но это (оттого, что я вижу одну лишь маркизу.

Все приумолкли, а Виттория меж тем весьма искусно и с большим тактом и осмотрительностью повела разговор о множестве предметов, не касавшихся живописи, – так опытный полководец с великим усердием и искусством осаждает неприступную крепость. Поведение же Микеланджело весьма напоминало бдительность и настороженность осажденного, который здесь расставит караульных, там подымет мосты, в третьем месте подведет мины, держа гарнизон в постоянной готовности у ворот и на стенах. Но в конце концов маркиза все же одержала победу. Да и кто мог бы устоять против нее?

– Ничего не поделаешь, – сказала Виттория, – придется признать себя побежденной; нельзя покорить Микеланджело его же оружием – хитростью. Если мы хотим, чтобы он замолчал и за нами осталось последнее слово, нам надо, мессер Латтанцио, говорить с ним о процессах, о папских посланиях или… о живописи».

Этот остроумный ход навел разговор на искусство. Виттория рассказала Микеланджело, что она задумала строить женский монастырь, а Микеланджело тотчас предложил осмотреть с ней место и начертить план.

«– Я никогда не посмела бы просить вас о столь большом одолжении, – сказала маркиза, – хотя знаю, что вы во всем следуете учению спасителя, унижавшего гордых и возвышавшего смиренных… Неудивительно, что тот, кто вас знает, ценит вас выше ваших произведений, тот же, кто вас не знает лично, превозносит творения ваших рук, а ведь это не самое совершенное, что есть у Микеланджело. И все же я могу вас только похвалить за то, что вы столь часто уединяетесь, избегая наших праздных бесед, не пишете подряд портреты всех герцогов, которые вас об этом просят, и почти всю жизнь свою посвящаете одному великому творению».

Микеланджело с присущей ему скромностью отклонил эти похвалы и весьма нелестно отозвался о болтунах и бездельниках – будь то герцоги или папы, – которые считают себя вправе навязывать свое общество художнику, когда ему и без того мало всей его жизни, чтобы осуществить задуманное.

Затем разговор перешел на высокие вопросы искусства, о котором маркиза говорила с благоговением. Для нее, как и для Микеланджело, произведение искусства являлось подвигом веры.

«Хорошая живопись, – сказал Микеланджело, – это как бы сближение, слиянье с богом… Она лишь копия его совершенств, тень его кисти, его музыка, его мелодия… Поэтому художнику недостаточно быть великим и умелым мастером. Мне кажется, что и жизнь его должна быть возможно более чистой и благочестивой, и тогда святой дух будет направлять все его помыслы…»[257]

День в капелле Сан-Сильвестро проходил за исполненными благочестия и спокойного величия разговорами, а возможно, беседы продолжались и в саду, который описал нам Франсиско д'Оланда: «возле фонтана, в тени лавровых кустов, на каменной скамье, у замшелой стены, обвитой плющом», откуда можно было любоваться раскинувшимся внизу Римом.[258]

К несчастью, этим беседам не суждено было длиться долго. Религиозная одержимость маркизы Пескара внезапно положила конец этим римским встречам. В 1541 г. она покинула Рим, чтобы затвориться в монастыре сначала в Орвиетто, а затем в Витербо.

«Но часто она выезжала из Витербо в Рим только затем, чтобы повидать Микеланджело. Он был покорен ее божественным умом, и она отвечала ему таким же глубоким чувством. Он получил от нее и хранил много писем, дышавших целомудренной и нежной любовью, писем, в которых сказывалась возвышенная душа».[259]

«По ее просьбе, – добавляет Кондиви, – Микеланджело нарисовал обнаженного Иисуса: безжизненное тело, кажется, вот-вот рухнет к ногам пресвятой матери, но два ангела подхватывают его. Мадонна сидит у подножия креста, залитое слезами лицо ее выражает невыносимое страдание, распростертые руки воздеты к небу. На деревянном кресте надпись: «Non vi si pensa quanto sangue costa».[260] Из любви к Виттории Микеланджело нарисовал также распятого Иисуса Христа, при этом не мертвым, как его обычно изображают, а живым. Обратив лицо к небесному отцу своему, Христос взывает: «Эли! Эли!» В отличие от обычных изображений, где тело распятого Христа представлено безвольно обмякшим, у Микеланджело оно корчится в предсмертных муках».