Робеспьер. Портрет на фоне гильотины - Филипп Бурден

в начале мая в своей газете Le Défenseur de la Constitution: «Война началась; теперь нам остается только принять необходимые меры для ее поворота в пользу Революции. Развернем войну народов против тирании» [16]. Он опять требует решительной войны с внутренними врагами, а главное – активного наблюдения за операциями генералов и исполнительной власти [17]. Он не перестает защищать солдат от их офицеров. Он отмечает в своей газете, что все положения военного устава противоречат Декларации прав. Слепая дисциплина – орудие деспотизма. Несмотря на свои особые обязанности, солдат – «человек и гражданин» [18]. Наконец, он подтверждает сущность войны в связи с долгом дружбы между нациями. Нужно готовить «войну народов с тиранией». Нужна настоящая «пропагандистская война» для разъяснения ее задач, особенно в Бельгии и Льеже. В частности, следует провозглашать уважение к суверенитету народов. Французским солдатам никогда нельзя забывать об уникальной природе конфликта: «Здесь недостаточно брать города и побеждать в боях, что по-настоящему важно – это последствия этой войны для нашей политической свободы». Завершает он призывом: «Не будем видеть всюду только родину и человечность. Перенесем наш взгляд на развязку и результат: будем без конца спрашивать себя, каким будет завершение этой войны и ее влияние на судьбу свободы» [19]. В июле 1792 года он возвращается к этому вопросу в статье под заголовком «Размышления о способах войны», где критикует действия военачальников. Робеспьер напрямую обращается к бельгийскому народу с призывом к солидарности перед лицом общих угнетателей, в том числе самих французских генералов [20].

Падение королевской власти меняет условия войны, но не ее фундаментальную природу. Робеспьер напоминает об этом в октябре 1792 года в своей газете Les Lettres à mes commettans: «Эта война не похожа ни на одну другую. Республика не может видеть в сговорившихся против нее королях обыкновенных врагов, это убийцы людей, разбойники, взбунтовавшиеся против суверенитета наций» [21]. Значит, нужно покарать королей и быстро завершить войну. Споря со сторонниками захватов, он заявляет о необходимости «умерить наши военные предприятия». Задача повестки дня – не игра «в Дон Кихотов рода человеческого»; напротив, она в том, чтобы «помочь нашим ближайшим соседям сбросить иго деспотизма… и поспешить использовать все наши возможности, всю нашу энергию в домашних делах, утвердить, наконец, среди нас свободу, мир, изобилие и законность» [22].

В начале 1793 года Робеспьера тревожит продолжение войны и завоевательный дрейф внешней политики Конвента. Его газета постоянно возвращается к необходимости ограничить военные действия, поскорее разгромить врага и наслаждаться миром. Так, в январе он пишет: «Без войны французы, направив все свои силы и всю активность своего гения против предрассудков и интриг, противящихся общему благоденствию, легко могли бы осуществлять признаваемые ими принципы и мирно устроить государство с главенством справедливости и равенства. Война – неизбежное роковое отвлечение. Она лишает государство людей и денег… истребляет лучших граждан, защищающих родину, оказавшуюся под угрозой» [23].

В феврале 1793 года Робеспьер критикует непоследовательную внешнюю политику Конвента. Применение декретов от 15 декабря о французской опеке над «освобожденными народами», отвергаемой многими бельгийцами, грозит покуситься на суверенитет этих народов. Он предупреждает: «Если мы нарушим этот принцип под предлогом ускорения продвижения свободы, то рискнем их оттолкнуть и укрепить аристократическую партию. ‹…› Свободе можно помочь; но ее никогда не учредить оружием» [24]. И действительно, как он и предрекал, бельгийцы и жители Рейнской области восстали против притеснений на оккупированных территориях, ускорив измену генерала Дюмурье и разгром французских войск весной 1793 года.

Провозгласить права наций, вести переговоры с нейтралами, победить в войне

Декрет от 13 апреля 1793 года – в нем Конвент провозглашает, что «никак не станет вмешиваться в управление другими государствами», – становится фундаментальным поворотом в революционной внешней политике. Он совпадает с конституционными дебатами, где Робеспьер в своем выступлении 24 апреля напоминает Конвенту об обязанностях французского народа перед другими народами: «Люди всех стран – братья, народы должны помогать друг другу в меру возможностей, как и граждане одного государства. Тот, кто угнетает какую-либо нацию, становится врагом всех. Те, кто воюет с народом, чтобы остановить продвижение свободы и покончить с правами человека, должны подвергаться всеобщему преследованию не как обычные враги, а как убийцы и мятежные разбойники. Короли, аристократы, тираны, кем бы они ни были, являются рабами, восставшими против суверена земли, коим является род человеческий, и против законодателя вселенной – природы» [25]. Конвент не принимает предложение Робеспьера и довольствуется включением формулировки декрета 13 апреля в Конституцию I года (статья 129).

В мае Конвент принимает по докладу Барера, сделанному от имени Комитета общественного спасения, серию мер по отражению духа декрета от 13 апреля в новой дипломатической стратегии: речь идет о собирании второстепенных государств в контркоалицию для защиты от властолюбия деспотов. Дипломатическая линия, предложенная Барером, повторяет ту, которую много месяцев отстаивал Робеспьер: следует прибегать к оружию дипломатии и опираться на отказ от захватнической войны для разрушения коалиции и восстановления блока союзников Республики.

Войдя в Комитет общественного спасения, Робеспьер сражается за практическое воплощение этой новой революционной дипломатии, служащей оборонительной войне. В своем докладе 27 брюмера II года (17 ноября 1793) [26] он повторяет, что война вовсе не неотвратима, что она – плод интриг двора, фракций и Англии. Деспоты возвели стену лжи между французским народом и другими нациями, и стену эту надо снести, чтобы победить в войне. Робеспьеровское определение сущности революционной оборонительной войны исключает «национальный эгоизм». «Дело свободы» нерушимо. Провозглашая принципы политических отношений, Конвент разрешает нациям возвращение их прав. В манифесте 27 брюмера (17 ноября 1793) проявлена воля подчинить политику нравственным принципам, которые должны управлять отношениями между народами. «Будем революционерами и политиками», – заявляет Робеспьер. Единственной целью официальной политики Конвента становится победа в оборонительной войне (что не мешает тайным переговорам).

Принципы, изложенные в декрете 27 брюмера (17 ноября 1793), повторены в декрете Барера от 5 фримера II года (25 ноября 1793), где определены политические и военные цели предстоящей кампании, а также в речи 15 фримера (5 декабря 1793) в ответ на «Манифест королей коалиции» [27]. В этом последнем тексте Робеспьер напоминает, что целью революционной войны служит не освобождение народов вопреки их воле, а как можно более быстрое завершение конфликта для столь ожидаемого перехода к конституционному строю. Бийо-Варенн повторяет это в докладе 1 флореаля (20 апреля 1794). Кампания весны 1794 года должна стать последней в войне между Республикой и королями, «мы идем не завоевывать, а побеждать, не опьяняться триумфами, а прекратить наносить удары в тот самый момент, когда гибель вражеского солдата станет бесполезной для свободы. Жажда захватов вселяет в душу гордыню, амбиции, алчность, несправедливость, свирепость» [28].

Робеспьер не только становится теоретиком «войны за свободу», но и участвует в управлении ею как член Комитета общественного спасения. Вопреки легенде, рисующей его «чистым» политиком в противовес «военным» – Карно и Приёру из Кот-д’Ора, – изучение деятельности Робеспьера во II году выявляет его личное участие в стратегическом и логистическом осмыслении войны. Его неутомимая борьба за контроль над военачальниками со стороны законодательной власти и Комитета общественного спасения является логическим продолжением концепции подчиненной роли военных в обществе, которую он отстаивал и до вхождения в Комитет. Судя по изданной Альбером Матьезом записной книжке Робеспьера, он усиленно занимается вопросами вооружения и снабжения армии.

Возражения Робеспьера против захватнической войны играют, вероятно, роль в конфликтах внутри Комитета общественного спасения накануне Термидора. Велики, например, разногласия между Робеспьером и Карно. Военные успехи предвещают быстрое прекращение военных действий, но сама победа тоже чревата опасностями. С весны 1794 года, особенно с мессидора, Робеспьер все настоятельнее предостерегает от «опасностей победы». После битвы при Флёрюсе (10 мессидора II года – 28 июня 1794) он напоминает, что «настоящая победа – та, которую одерживают друзья свободы над фракциями. Эта победа сулит народам мир, справедливость и счастье. Нация не прославится сокрушением тиранов и закабалением народов» [29].

8 термидора (26 июля 1794) Робеспьер последний раз пробует воспротивиться захватнической войне, возобновление которой брезжит после Флёрюса. Он призывает Конвент покончить с войной, ибо величие зиждется не на «напыщенных фразах и не на военных подвигах», а на мудрости законов. Любовь к человечеству – более высокая ценность,