От исповеди к эпосу. Судьба и фильмы Виктора Турова - Леонид Васильевич Павлючик

но мы сознательно оставляли социальные проблемы «на потом», уделив главное внимание рассказу о традициях, нравах, обычаях этого уголка Белоруссии, зная, что в «Дыхании грозы» на это ни места, ни времени не останется. Зато теперь, работай над второй картиной, мы надеемся восполнить пробел, погружая зрителей в ту сложную драматическую борьбу, которая велась за человека в условиях «великого перелома». Все герои, которые в первом фильме только встречаются с первыми сложностями бытия, в новой картине почувствуют «дыхание грозы»…

— Произведения Мележа — это многоликий, многонаселенный мир, где одинаково важны и мелькнувшие на мгновение лица в сутолоке праздничной ярмарки, и герои, на которых держится основное действие. Одной из самых сложных профессиональных задач, стоящих перед вами, как раз и было создание гармоничного актерского ансамбля, в котором «сольные» партии звучали бы в одной тональности с «хором». Судя по первому фильму, вам такая задача удалась… (Тогда еще мы не знали, что картина вскоре будет удостоена на кинофестивале в Карловых Варах приза жюри за лучший актерский ансамбль.— Л. П.)

— Действительно, привести такое множество исполнителей, представителей разных актерских школ — к «общему знаменателю» — дело непростое. Но задачу значительно упрощает несколько обстоятельств, во-первых, большую часть актерского ансамбля составляют наши белорусские театральные актеры, многие из которых в разное время играли в инсценировках мележежких произведений (С. Станюта, Г. Гарбук, Л, Давидович, П. Кормунин, А. Мороз, А. Лабуш, Г. Овсянников, Н. Кулешов, С. Кузьмина). Связанные корневой системой с родной землей, ее истоками, они стали тем духовным центром, притяжение которого испытывают все исполнители.

Во-вторых, в картинах снимаются актеры, которые раньше работали со мной. У нас уже сложились общие взгляды на жизнь, художественные пристрастия, то единомыслие, единодушие, которые необходимы в большой работе.

И, наконец, далеко не последним обстоятельством было то, что съемки большей части фильма «Люди на болоте» проходили на белорусском Полесье, в мире людей, о которых с такой любовью писал Мележ. Актеры жили в крестьянских избах, вникали в быт, заботы, нужды людей. А те, в свою очередь, с необыкновенным интересом следили за нашей работой, бескорыстно помогали съемочной группе. Из заветных сундуков доставались переходящие по наследству от поколения к поколению ручной работы наряды, резная утварь — свидетельства давно ушедшего времени. Жизнь среди людей, которые пленяли нас необычайной щедростью души, сердечностью, извечным трудолюбием, настраивала исполнителей на верный тон, снимала всякие попытки актерского наигрыша.

Сейчас эти же актеры заняты на съемках «Дыхания грозы». После некоторого перерыва они снова встретились вместе, и я заметил, как им по-человечески приятно увидеться друг с другом. Думается, что сблизил, сдружил их Мележ, его книги, его желание говорить «глубоко и от сердца» о главных ценностях нашей жизни…

Что добавить к этому достаточно полному и подробному рассказу режиссера о творческом замысле, нашедшем адекватное воплощение на экране? Впрочем, добавить все же кое-что можно. Можно рассказать о том, как через несколько месяцев после нашего разговора картина «Люди на болоте», вызвавшая в республике споры, была с триумфом (вряд ли стоит подбирать другое слово) показана на Всесоюзном кинофестивале в Таллине, завоевав Главный приз; призом за лучшую женскую роль была отмечена Е. Борзова. А вскоре группа создателей фильма во главе с режиссером были удостоены Государственной премии СССР.

Можно рассказать еще и о том, как фильм, созданный на сугубо национальном материале, запечатлевший своеобразие быта, уклада жизни белорусов, оказался интересным, нужным разноязыкой фестивальной публике на Филиппинах, как в Карловых Варах к советской делегации после конкурсного просмотра ленты подошел Джузеппе де Сантис — один из «отцов» неореализма — и с восторгом стал говорить, что фильм «Люди на болоте» близок лучшим неореалистическим произведениям своим естественным демократизмом, интересом к простому человеку, показанному в мире его повседневных забот. Знаменитый итальянский режиссер воспринял фильм Турова, как картину о любви людей друг к другу, об их любви к отчей земле, о любви авторов к тому миру, который они воссоздают на экране. Джузеппе де Сантис родился, вырос, всю жизнь прожил в знойной Италии, и коль скоро его так взволновал рассказ о Полесье, о людях на болоте,— значит, было в фильме то общечеловеческое звучание, которое обязательно прорвется в талантливой работе, даже если она посвящена «делам давно минувших дней» и действие ее замыкается на маленьком пятачке земли.

Ну и наконец, надо сказать о том, что экранизация романов Мележа стала для Турова лучшей его работой. Она пленяла той гармоничной раскрепощенностью и свободой, той нестесненной естественностью течения жизни, когда, как сказал поэт, «кончается искусство и дышит почва и судьба».

В этих картинах поистине «дышит» земля, трепетно, взволнованно снятая Дмитрием Зайцевым. Небольшая полесская деревушка, лежащая на перепутье истории, увидена режиссером, оператором, художниками Е. Игнатьевым и А. Матвейчуком как бы сквозь некое волшебное стеклышко, очистившее жизнь до первозданной ясности красок. Здесь каждое рядовое — с житейской точки зрения — действие возведено в деяние, проходная жанровая зарисовка — в полный глубокого обаяния обряд, сценка из деревенской жизни — в торжественный и величественный ритуал. Если на экране показана косьба, то она своим размахом, потаенной поэтичностью напомнит не только страницы Мележа, но и стихи Кольцова, и древние былины, в которых герои не знают за работой устали. Сцены молотьбы, пронизанные, затопленные лавой солнца; кадры теплых летних ливней, обрушившихся на благодатную пашню; невесомых снегопадов, подернувших поля и перелески тонкой пеленой; могучих паводков, словно умывающих землю,— все эти завораживающие, плавные, как бы переливающие друг в друга панорамы слагаются в фильме в многозвучную и многокрасочную сюиту о мудром совершенстве природы, о красоте родной земли.

Но картины не имели бы столь широкого общественного резонанса, а Туров не был бы Туровым — режиссером ярко выраженного социального темперамента,— если бы он ограничился только серией пейзажных картинок, живописующих экзотический быт далекой от нас эпохи. При всей красочности и яркости языка, при всем любовании фактурностью живого и вещного мира, картины Турова еще и в высшей степени историчны. Они во всем реальном драматизме показывают, как тяжело — сквозь кровь и слезы, страдания и потери — утверждалась на забытом богом болотистом пятачке земли Советская власть. Как трясина предрассудков, нелепых поверий, застоявшихся, словно болотная вода, привычек тянула назад, к старому. Какой нелегкой, но и желанной оказалась дорога в будущее…

На полную грудь дышат в картинах и герои. В «Хронике» создан впечатляющий образ народа — всех вместе, и каждого в отдельности. Все люди узнаваемы, крепко укоренены в