Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская

у нее нет уже и никогда не будет той единственной вещицы – письма, фотографии, той единственной реликвии, которую так хотелось бы иметь при себе в самые тяжелые минуты, а может быть, и в смертный час.

Не для всех женщин дезинсекция означает двухдневное стояние на морозе и потерю вещей. Работницы из картофелехранилища попрятали свои мешочки в кучах картошки. Кухарки сделали то же самое. Женщины, работающие у Эфингера – «эфингерки», – вовсе не пошли на дезинсекцию. Начальник на свой риск и страх не послал их туда.

В тяжелые дни, когда на лагерь обрушивается такое бедствие, как дезинсекция, и ломается привычная, пусть самая примитивная жизнь, особенно ясны преимущества работы внутри лагеря. Ведь в этом случае можно спрятать свои вещи в надежном закутке. Для женщин, работающих вне лагеря, это давно уже недоступно. Все их имущество – то, что на себе. Строго предписанное количество вещей, один свитер, и то лишь зимой. Все лишнее пропадает при очередном обыске в лагерных воротах. Все, что запрячешь, пусть даже в самой глубине тюфяка, отыщет рука блоковой, куда более усердная, чем даже рука эсэсовца. Лагерь беспощаден к женщинам, работающим за его пределами. Для них не существует никаких способов уклониться, избежать приказа. Сразу же после работы их выстраивают для обыска или очередной дезинсекции. А потом, обездоленные, нищие, они снова долгое время вынуждены выменивать самые необходимые вещи за свою хлебную пайку.

Дезинсекция женского концентрационного лагеря, запланированная как «молниеносное» однодневное мероприятие, тянется две недели. Затем приступают к дезинсекции больных, находящихся в больнице.

Протекает она немного иначе. В этот необычный день из кухни привозят несколько котлов теплой воды и выливают ее в небольшую металлическую ванну, поставленную близ дверей. В воде разведено зеленое мыло. Искупались первые больные, и вода стала густой, непрозрачной. Больные по очереди спускаются с нар и голые ждут у ванны. Все их убожество, дотоле скрываемое одеялами и лохмотьями, теперь напоказ. Тела до того худые, что единственные выпуклые места – суставы, остальное – впадины в скелете, обтянутые дряблой кожей. Измученные затяжной дизентерией, облепленные коркой засохших испражнений, больные, шатаясь, подгоняемые тумаками, подходят к ванне. Тела иных сплошь в чесоточной коросте, гноящаяся кожа покрыта струпьями от расчесываний. Известно, что многие немецкие уголовницы страдают венерическими болезнями. Они тоже входят в ванну, уступая затем место другим. Срываются бинты с тел, покрытых язвами, с израненных тел. В воду заталкивают всех. Не избежать купания даже тем, у кого воспаление легких, высокая температура. Их тело не всегда обезображено прыщами или коростой. Случается, что больная отказывается войти в отвратительную ванну. Тогда, сбитая с ног несколькими ударами немецких кулаков, она падает туда вниз головой. Тем временем всю одежду больных и все, что лежало на их постелях, кроме башмаков, сбрасывают с нар и отправляют в газовую камеру. Оттуда в больницу не вернется ничего.

После ванны все больные вытираются одной общей простыней. А затем, сунув ноги в башмаки и набросив на голову одеяло, они выходят из барака.

Оттепель. Ноги вязнут в трясине, в бездонной здешней слякоти. Больные, несмотря на помощь сестер, с трудом бредут по жидкой грязи, с каждым шагом будто прилипая к ней навсегда. Бушует сырой ветер, срывая одеяла с тяжелобольных, обнажает и хлещет эти призраки, непохожие на живых людей. Идти недалеко. Но всякий, кому довелось брести по грязи Биркенау, знает, какой это долгий и тяжкий путь. Больные наступают на сорванные ветром одеяла, роняют их, втаптывают в грязь. Добравшись наконец до соседнего барака, они садятся там на низкую печь, похожую на длинную лавку, и ждут, голые, когда распределят постели и рубашки. А одеяла уносят обратно, чтобы ими могла укрыться следующая партия тех, кто перейдет сюда из грязного барака.

После этой дезинсекции, продолжавшейся с 6 декабря до Рождества, вшей поубавилось немного, зато значительно возросла смертность. Было объявлено, что в будущем дезинсекция будет повторяться каждые четыре недели. Обещание это выполнили.

Дезинсекция превратилась в настоящее бедствие, которое время от времени, подобно саранче, обрушивается на лагерь. Не только потерю вещей, не только угрозу жизни несет она с собой. Во время дезинсекции человек на многие часы остается голым среди голых. А рядом через дезинсекцию пропускают груды сваленной в кучу обезличенной, ничьей одежды. Человек приравнен к вещи, к переднику, куртке или рубахе. Чем ярче его индивидуальность, тем труднее ему смириться с тем, что не он управляет событиями, а они им. Дезинсекция, казалось бы, незначительное, обыденное явление, заставляет все глубже и глубже задумываться над многими вопросами, среди которых всплывает и такой: что же, в конце концов, действительно принадлежит тебе?

То, что было твоим, к чему ты за долгий или короткий срок успел привыкнуть, – пропало. Безвозвратно погибло вместе с миллионами других мелочей, принадлежавших людям, и еще живущим и чаще мертвым – тем, что оказались менее выносливыми, чем их одежда и вещи. Человек остается голым, руки у него пустые. Если была у него своя сокровенная жизнь души, если он сумел запрятать ее внутрь, в биении крови, в недоступных, надежно скрытых от всех мыслях, если лелеет ее, окружив полумраком сомкнутых век, то он пронесет эту внутреннюю свою жизнь через все, через все обыски и дезинсекции. В минуту самых тягчайших издевательств сознание того, что он обладает ею, придаст ему силы. И когда лагерь со всех сторон обступит его жестокой будничностью своих бараков, полосатой одежды, деревянных башмаков, месящих грязь в погоне за хлебом, он вдруг услышит тихую музыку, доносящуюся из недоступных глазу сокровенных глубин жизни. И тогда он пойдет по Lagerstrasse среди тысяч себе подобных, а мысль его будет царить над бараками, над замкнутым кругом проволочных заграждений и ворот. Мысль его устремится и по уже проторенным путям, и по новым, еще неведомым. И чем шире горизонты его мысли, чем длиннее пути, тем больше накапливается сил, циркулирующих, как соки в растении. И тогда достанет сил легко перепрыгнуть камни, лежащие под ногами.

Но если человек ценил лишь то, что нес в руках, если он не пожелал сохранить ничего больше, тогда он лишится всего. Будет стоять голый среди голых. Нищий телом и духом. Каждый обыск, каждая дезинсекция будут наносить ему новые потери, безразличие его будет расти, силы – таять. И поймет он, что нет такого места в лагере, где можно было бы укрыться, где можно хоть что-то спрятать.

Точно вихрем сметается здесь приказом все, что человек не сумел спрятать в глубине сердца.

Глава четвертая