Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

пройдет – не забуду, да и никто, наверное, не забудет. Обедня была торжественная, пели прекрасно; о. Клавдий сказал краткую отличную речь. «Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих»; он говорил о жертвоприношении Исаака и просил Бога принять нынешнюю молитву всей России. После обедни начался молебен, служившийся по особо составленному для этого дня Святейшим синодом чину. Что это был за молебен! Век бы слушала и не ушла из церкви. «Да не хвалится мудрый мудростью своею, сильный силою своею, богатый богатством своим», – читал отец диакон. Господи, приими молитву нас, людей простых, темных, незаметных… Дивно было, когда запели «Слава в вышних Богу»: слова этой, обыкновенно вечерней, молитвы (что придает ей большую торжественность) производят странное, торжественное, светлое, прекрасное впечатление…

Из церкви мы пошли на парад. На площади было много народу, и я не могла видеть все то, что там происходило. Слышно было только пение, и как только оно раздалось – заиграли «Коль славен»: две молитвы поднимались к ясному, синему небу, точно два звука от всей массы народа летели к Богу, сливаясь в один нежный, чистый и звучный… Что это была за минута! После молебна началась закладка часовни. Я все ждала, когда же крикнут «ура». Но вот унесли старые, изорванные знамена полков, через минуту шапки замелькали в воздухе, и крики «ура» понеслись по площади…

25 октября

На нашем балу танцевала я много, весело мне было и… за это получила замечание, что дурно держу себя. Я очень удивилась и обратилась к Шкалику за объяснением. «Нечего объяснять: вы стояли впереди, а больше ничего и не спрашивайте, идите, идите!» – был ответ. Так вот в чем дело! Я стояла в первых рядах группы танцевавших воспитанниц и шла вперед, потому что вся толпа двигалась так же. Если я в чем и виновата, то, пожалуй, в том, что пригласила родственника губернаторши; ведь он все же посторонний, а я, как-никак, все же ученица… А если меня часто приглашали, то не виновата же я в этом; своею внешностью никогда не занимаюсь, или ровно настолько, чтобы каждый день быть умытой, одетой и причесанной, да и то подозревают в употреблении чего-то неподобающего – кольдкрема или глицерина. Жду, что будет завтра в дежурство Шкалика. Но что будет, когда мама узнает это замечание?!

31 октября

В поведении в вывод 5–; из франц. оказались три единицы… Мама все узнала о моем поведении на балу, и ради того, что она простила, не прогнала меня от себя, – я все готова от нее теперь перенесть; даже буду охотно учить Игнатовича для N. Noyer, буду учить усердно теоремы и делать алгебраические задачи. Милая мама! А я какая гадость, глупая девчонка!

22 ноября

Думаю написать «Царство математики», и для этого просила Ал. Ник. назвать мне возможно большее количество имен математиков знаменитых, древних и новых, и их «ученые разговоры». Но – вообще нужно заметить – она не может ответить на мои вопросы; и теперь уже сознаю, что за два года я выросла, а она нет, что я ее догоняю. Если она знает арифметику лучше меня, умеет учить малых ребят – это еще не резон говорить мне: «Как вы смеете так со мной обходиться? Я вовсе не хочу фамильярности с вами». В романе «Дача на Рейне» педагог не такой был, а доктор философии, да и тот позволил своему воспитаннику говорить себе «ты», был с ним хороший и добрый, а не гордился и не говорил Роланду «не фамильярничайте», хотя имел тысячу раз более прав поднять перед ним свою голову, чем Ал. Ник. перед нами…

О многом судит она как-то странно. Вы, говорит, знаете, что обязанность каждого человека – не грешить, а когда он не грешит, то старается каждому делать приятное; вы не должны раздражать своими вопросами других, это грех. Хитро, ловко придумано, но тут ясное противоречие: очень ведь часто человек, желающий делать приятное другим, – льстит, для приятности этой берет себе на душу даже очень большое количество грехов. Я это и сама ясно вижу и читывала в священных книгах у бабушки. Что же это она, не понимает, что ли?

То же о театре: нам о. Клавдий говорил, что в нем бывать грех, а она говорит – нет; даже отвергает, что ад вещественен, хотя этому и есть не опровергнутые доказательства в книге «О смерти», сочинения какого-то Измаила, епископа в Бабаевском монастыре. Я спорю, доказываю – не верит, ну точь-в-точь как некоторые мои одноклассницы, которые также это отрицают…

1 декабря

Недавно читала «Воспоминания о поездке на Афон» Страхова («Рус. вестн.», 1889 г.); когда читаешь «письма» Святогорца – на душе так отрадно, точно праздник какой-то, даже и теперь, когда пишу, не выразить всего словами. Чудное место, судя по описаниям, эта гора – вся озаренная вешним солнцем и природою. И среди нее люди и Бог… Спросили бы меня, где Богу быть подобает на земле, скажу: на Афоне. Там только служат Ему так, как должно служить, и среди наиболее лучших рабов Своих Он пребывать должен…

Вот приближается Рождество, и мне невольно на ум приходит эта гора: как там проводят праздник и как у нас? Как ничтожны все наши удовольствия, заботы и желания пред одной молитвой жителей горы Афонской. Ведь из этих-то забот и удовольствий состоит вся наша жизнь, следовательно, также и она сама жалка, пошла и низменна. А те молятся до конца жизни своей, мысли их чисты и ясен ум. Мы – червяки, они – птицы! И часто мы, люди, ползаем весь свой век в житейской грязи, и ни на один миг в нас не проснется дума о том, что из этого будет?.. Остается только пожелать умереть на Афоне – там так приятна и смерть.

1890 год

1 января

С Новым годом! По примеру прошлого года я и на этот раз поздравляю себя… День хороший, очень тепло. Суворин в «Маленьких письмах» совершенно верно заметил: «если бы воскрес Алексей Михайлович и ему бы сказали, что готовятся встречать Новый год, то он нисколько не удивился бы: в его время встречали 1 сентября, и заметил бы только: „что это холода рано наступили и снег выпал“». Совсем поздняя осень, да и та холоднее.

7 января

Господи, отгони от меня мирские мысли! Читая из книг и газет описания придворных балов, театральных представлений – постоянно воображаешь себе все великолепие их обстановки, роскошь жизни и изысканность обращения. Нам, серенькому люду, который