Осада Ленинграда - Константин Криптон

На заводе нас не ждали, не знали, что с нами делать, но встретили любезно и даже тепло. На ближайшие два-три дня нашлись все-таки отдельные работы, которые характеризовались как срочные и для военных нужд. Затем всех нас направили на укладку сырьевых отходов, явно придуманную для того, чтобы как-то занять присланных людей. Это вызвало недовольство даже среди комсомольской части мобилизованных работников. Раздались голоса неудовольствия, начался ропот. Все это было быстро остановлено институтской администрацией, возглавлявшейся вследствие ухода директора в ополчение совсем безответственным лицом, но с сильными связями в НКВД. Позже все мы были распределены по цехам завода, причем в отдельных местах делать по существу также было нечего. Как-то мне и еще одному лицу поручили с горя разбирать старые ржавые цепи, валявшиеся годы на дворе. Работа свелась к перекладыванию их с одного места на другое. Заехав в начале зимы на это предприятие, я видел их все так же валяющимися на открытом воздухе. Только в некоторых цехах мобилизованные работники начали вовлекаться в дело. Продолжительность рабочего дня была установлена для нас администрацией института в 11 часов. Администрация предприятия была мягче, и 11 часов работы были далеко не каждый день. На выходной день также никаких покушений не было. Увидев, что вместо летнего отдыха пришлось стать чернорабочими, некоторые сотрудницы, имеющие детей, поставили вопрос о выплате компенсации за неиспользованный отпуск, как это было предусмотрено законом. В деньгах, конечно, все очень нуждались. Администрация института сначала усмотрела тут «рвачество», но позже, посоветовавшись, видимо, с юрисконсультом, приняла такое решение: все сотрудники были отпущены формально в отпуск и никаких компенсаций не получали; однако тут же они были мобилизованы как неработающие администрацией института для несения 8 часов трудовой повинности, отбываемой на том же самом предприятии. Несправедливость и безобразие это были исключительные. Некоторые сотрудницы опять пытались протестовать. За это им было дано громогласное обещание устроить вызов «в одно место», сиречь НКВД.

В те дни я пытался также воздействовать на свою администрацию. Мне хотелось убедить ее в необходимости более целесообразного использования сотрудников научной ассоциации и в условиях войны. Для этого были все основания. Кое-кто работал над оборонными темами еще раньше, а часть людей могла быть переключена на такие темы. С точки зрения интересов государства это являлось неизмеримо более разумным, нежели прикрепление научных работников в качестве чернорабочих к предприятию, где они не нужны.

Созвонившись по телефону с заводом, я поехал вечером в институт и имел там большой разговор с лицом, исполняющим обязанности директора (таковым была женщина). Я говорил как заведующий определенной секцией, но ставил вопрос и о всей научно-исследовательской ассоциации. Один момент приведенные мной доводы, казалось, могли иметь успех. Моя собеседница, во всяком случае, задумалась, что-то взвешивая. Потом последовал отказ, подкрепленный туманными ссылками на директивы райкома. Были ли такие директивы, оставалось неизвестным, но, что идет погоня за показателями отработанных институтом трудочасов в ударном порядке, являлось несомненным.

Увольнение в отпуск и прикрепление в качестве чернорабочего к заводу освободило мне на некоторое время большую часть вечеров в неделю. Рабочий день был все-таки восьмичасовым. Я помню какой-то период времени, когда, вернувшись домой, помывшись и переодевшись, мог пройти к знакомым, просто погулять по городу. Научная работа, конечно, оборвалась. Жизнь была нарушена полностью. В те дни трудно было, правда, найти хоть одну семью в Ленинграде, жизнь которой не была бы нарушена, причем большую роль в этом сыграл закон о трудовой повинности. Нужно быть справедливым и сказать, что мой институт особенно отличался в погоне за числом ударных трудочасов. В других местах было также много бессмысленной растраты человеческих сил, но до такой степени безобразия все-таки не доходили. Часть служащих и рабочих явно сохранила трен жизни, как-то напоминающий предвоенный. Зато управдомы, получившие в свое распоряжение армию домохозяек и детей старшего возраста, старались, разумеется, вовсю. В результате не будет преувеличением сказать, что очень большой процент городского населения грузил, возил, копал… зачастую так же бессмысленно и ненужно.

Глава 7

Народное ополчение

В начале второй недели войны в один из дней переезда института я узнал, что происходит вербовка сотрудников для вновь создающейся Демократической армии по обороне Ленинграда. Вербовка происходила на так называемых добровольных началах и заключалась в получении письменного заявления о желании стать рядовым бойцом указанной армии. Было предложено вступить в нее и мне. Я отказался, заявив, что имею плохое здоровье, исключающее строевую службу; представлять же собой балласт, от которого придется скоро избавиться, не хочу. Это вызвало против меня сильное раздражение. Позже мне было частным образом сказано: «Здоровье никакого значения иметь не может, а важен самый факт добровольного вступления и показа тем самым своего политического лица». Мое «политико-моральное состояние» являлось, конечно, более чем неудачным для предложения стать добровольцем в ряды демократической армии, переименованной дня через два в народное ополчение.

Были еще две причины, побудившие сказать с известным риском категорическое «нет» вместо того, чтобы записаться, а потом уже искать путей избавления, как это сделали очень многие и как это, хоть и горько звучит, приличествует системе советской жизни. Во-первых, выступала невольно деловая точка зрения. Нетрудно было видеть прямой результат комплектования ополчения, основанного на поголовном призыве людей. Это путало мобилизационные планы, исходящие от определенных контингентов, разрядов и категорий военнообязанных. Кроме мобилизационных планов страдала военная промышленность. Ряд квалифицированных рабочих-мастеров, вовлеченных в народное ополчение, оказался оторван от своей работы, будучи заперт в наскоро сооруженные казармы. Военному делу они там тоже не обучались, так как создание армии находилось в периоде организации и не было достаточного количества квалифицированного командного состава. Все это довольно быстро поняли наверху. Большой процент народоармейцев через три-четыре недели бесцельного болтания был возвращен назад, а комплектование ополчения на указанных началах прекратилось совершенно. Результат свелся действительно к тому, как мне говорили: «Надо добровольно вступить и показать политическое лицо…» Вспомнилось все же царское правительство, против которого возведено советскими военными писателями столько обвинений за несообразительность, неповоротливость и т. д. Подобным образом оно не путало мобилизационных планов, рабочих от приготовления вооружения также не отрывало. Последние были с первого дня войны закреплены за военными предприятиями и не подлежали вообще призыву.

Вторая причина отказа была субъективного характера. Для беседы о вступлении в народное ополчение я пошел одним из последних. За время же ожидания мог убедиться, что происходит не добровольное вступление, а прямая запись, облеченная только в форму добровольности. В комнату специально созданной комиссии (директор, партсекретарь и представитель профсоюза) вызывали всех