Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг

до сих пор не забыл странной его фигуры: толстяк, с большим животом, с бритым подбородком, одетый в короткий сюртук, под которым виднелся традиционный нагрудник с «нитями видения» («талис-котон»){11}. Баловень судьбы, он на старости сделался чудаком-самодуром, кричал, кидался на обращавшихся к его помощи больных, но в конце концов всех принимал. Современный еврейский писатель М.А. Гинцбург в одном из своих писем, напечатанных во второй части «Двир»[39], рассказывает о своей поездке в Несвиж для свидания со своим старым другом Кушелевским; последний очень обрадовался Гинцбургу, а также случаю побеседовать с ним об общих их Виленских друзьях. Десять дней пробыл Гинцбург в доме Кушелевского, но не мог улучить час времени, чтобы поговорить с ним по душе: Кушелевский все время был в разъездах.

В медицинской литературе Кушелевский известен своим сочинением, изданным в Киеве в 1848 году: «Таблицы распознания болезней легких и сердца выстукиванием и выслушиванием»{12}.

В молодости у меня была на руках изданная Кушелевским в Вильне книжка (названия ее не помню), содержавшая стихотворение на древнееврейском, латинском, французском и польском языках по случаю бракосочетания одного польского магната. Характерно для времени то, что и книжка такого невинного содержания не могла тогда обойтись без одобрения (

) со стороны авторитетного лица, и своему многоязычному стихотворению автор предпослал похвальное письмо упомянутого только что писателя М.А. Гинцбурга.

XI. Кагал. Подати. Монополии. Херем. Рекрутские наборы. Время «ловцов». Бениоминке «мосер». Яков Брафман

На кагале с давних времен лежали по закону обязанности двоякого рода: 1) наблюдение за внутренним религиозно-нравственным порядком и 2) посредничество между общиною и правительством, В Копыле за мое время дела первого рода велись как бы сами собою, без помощи кагала, в силу твердо установленных законов и обычаев. Все внимание и все силы кагала были направлены к удовлетворению обязанностей общины по отношению к правительству, которые были далеко не из легких. Важнейшие из них были: ведение книг народонаселения (ревизская сказка), взимание и внесение в казну податей и набор и сдача рекрут.

Копыльское еврейское население в большинстве своем было крайне бедно и не уверено в завтрашнем дне. Как ремесленники, так и мелкие торговцы, оперировавшие капиталами в 50—100 рублей, еле-еле снискивали себе скудное пропитание; многие жители, не находя в городе применения своим способностям и профессиональным познаниям, пускались по белу свету для приискания заработков на чужбине, оставляя свои семейства на произвол судьбы и милосердие добрых людей; а четыре-пять десятков достаточных людей (таковыми считались в Копыле домовладельцы и лавочники, имущество коих имело ценность в 500—1000 руб.) должны были не только нести тяжесть всех расходов по содержанию общинных учреждений, но и приходить на помощь совершенно неимущим жителям, которые составляли в каждой литовской еврейской общине около 20 %, и за этих неимущих, а также за всех синагогальных и общественных служителей вносить подати, так как правительство в деле отбывания евреями государственных повинностей не знало отдельных евреев, а [знало] еврейскую общину с круговою ответственностью. А податей этих было много: кроме общих государственных, земских и городских податей были специально еврейские сборы, как коробочный[40] и свечной, сбор в пользу переселенцев и проч. Немало денег поглощали и ежегодные рекрутские наборы: нужно было содержать целую ораву сыщиков и стражников да кормить рекрут до сдачи их в солдаты. Кроме постоянных расходов бывали очень часто еще и экстренные по разным непредвиденным обстоятельствам. И кагал постоянно нуждался в деньгах.

На уплату недоимок, а также на покрытие расходов по духовным и общественным надобностям шли доходы с коробочного сбора, с кошерного мяса, но их далеко не хватало, и кагал часто прибегал к нелегальному средству — к установлению монополий на торговлю различными предметами, как, например, свечами, дрожжами и проч., которые отдавались в откуп за соответственную ежегодную плату. Для обеспечения же монополистов от ввоза в город из других мест монопольных товаров контрабандным образом у кагала было верное, хотя и нелегальное, средство — херем. К херему же, хотя и косвенным образом, должен был прибегать и владелец города по питейной торговле, которая вместе с прочими регалиями владельца отдаваема была в аренду местному еврею за значительную сумму; так как пограничной стражи для недопущения ввоза спиртных напитков из других районов у владельца не было, то ее место, за приличное вознаграждение кагалу, с успехом заступал херем.

Текст херема, страшный сам по себе (ослушники предавались проклятию в сем мире и в будущем, отлучались от синагоги и общины; строго, под страхом того же херема, запрещалось всякое с ними общение, оказание им какой-либо помощи и проч., и проч.), для вящего устрашения оглашался в синагоге с необыкновенною торжественностью: раввин в молитвенном облачении, окруженный своими помощниками и почетнейшими обывателями, произносил его с амвона при св. свитках Торы и при горящих черных восковых свечах, причем чтение сопровождалось трубными звуками (шофор), раздающимися в синагоге обыкновенно только в «Страшные дни» (месяц Элуд, дни покаяния, Новый год и Судный день)[41].

Херемом пользовались в то время также для ограждения издателей от конкуренции. Издание, например, полного комплекта Талмуда с его комментариями требовало затраты большого капитала и могло окупаться только при условии сбыта его в большом числе экземпляров. Поэтому, приступая к такому предприятию, издатели для ограждения своих интересов раньше испрашивали от авторитетных раввинов в России и за границей запрещение, под страхом херема, кому бы то ни было в течение определенного числа лет выпускать такое же издание.

Как мы видели, херем в сороковые и пятидесятые годы минувшего столетия имел немалое экономическое значение, но я должен прибавить: только экономическое; об употреблении его как орудия против еретиков и сектантов в то время на Литве не слышно было. Замечательно, что херем (анафема), которым, как сильно действующим оружием, так успешно оперировали в течение двух тысячелетий представители еврейского духовенстаа и которым и поныне так широко пользуется христианская церковь в лице римских пап, с шестидесятых годов прошлого столетия мало-помалу теряет свою силу у евреев, так что в настоящее время не только в Западной Европе, но и у нас в России за ним осталось только значение исторического термина. К нему прибегают еще только иерусалимские раввины против возникающих там школ нового пошиба, но и там, в Палестине, в этой колыбели херема, он уже никого не пугает и не мешает новым школам прекрасно развиваться.

Возвращаясь к кагалу, не могу не коснуться, хотя и с болью в сердце,