Одиссея Тонино - Тонино Гуэрра

Я решил последовать за ними. Часто выглядывал из зарослей кукурузы, стараясь понять, где они. Видимо, остановились где-то или, не задевая стеблей, прошли через все поле. И я неожиданно вышел на каменистый участок, где ничего не росло. Оттуда я заметил легкое движение в середине поля и возвратился. Видно, мы разминулись. Они так хорошо изучили самые короткие пути в кукурузной чащобе, что забавы ради, избегали встречи со мной. Я уже собирался уходить, как вдруг набрел на крохотную полянку, которую они расчистили от початков. Вполголоса поведали мне историю. Они окончательно поселились в горах, потому что город не соответствовал более их образу мыслей. Когда они впервые вошли в кукурузное поле, как раз туда, где мы сейчас сидели, то заметили раненого зайца. Ухаживали за ним несколько дней. Потом заяц исчез. Теперь они постоянно приходят сюда и ждут зайца. Они знают, что он тоже придет повидаться с ними и поблагодарить их. Отныне это ожидание стало для них главным занятием.

Бледный, небогатый свет не может жить без поддержки отблесков влаги. Я сидел на камне против стены дома без крыши, наблюдал, как снизу поднимаются гаснущие блики, высвечивая неровную штукатурку. Этот свет прозрачной туманности постепенно обнажал для меня пятна старой стены. Потом я сошел по тропинке и остановился перед садом. Очарованный этим убежищем засохших цветов и травы. Неброское место, с маленькими скромными фигурками из камня, потерявшими свои очертания. Их можно было принять за пятна выцветшего лишайника. Место для полного отдыха ума, поскольку ничто не требует внимания, и все покорно откликается на твою грусть. Я стоял у гранитного выступа, который оберегал несколько старых дырявых кастрюль, из которых торчали засохшие ветки, и следил за медленным падением солнца за гребень Лунных гор. Подумал: когда угасает дневной свет, мы тоже становимся пейзажем на закате.

Она сверху пришла, из сада,

Где цветущий миндаль сотворял свое чудо.

Между губ мне вложила цветок.

Так и мать моя делала точно

С первым цветом фиалки в горшочке,

И отец ту фиалку держал

Со словами, расцветшими с нею.

Сегодня сильные чувства можно встретить лишь на сцене.

У меня ушло невероятно много времени на то, чтобы уложить чемодан. Немногие вещи, что я привез с собой, складывал со скоростью черепахи. Едва захлопнув чемодан, вдруг понял, что покидаю мир, где подружился с деревьями, светом, запахами и звуками. Долгие молчаливые беседы. Это и удерживало меня. Во мне росло новое понимание того, чего не замечал прежде. Покидая эти места, чувствую, что мне будет очень недоставать солнечных полос света, пробивающихся сквозь дверные щели. Я часто смотрел на тени, подобные нотным линиям, возникающие на потолке, и ждал, когда жуки, всегда снующие по старым стенам, остановятся на этих линиях, обратившись в нотные знаки, не спрашивая себя, какую мелодию они записали. Не думал, что эти случайные и таинственные встречи так прочно и надолго осядут в памяти. Днем я погасил в себе желание долго и путано объяснить самому себе, отчего держу на ладони осенний лист, пока не кладу его на траву в знак нежного прощания. Часто я грущу от того, что мне не хватает злости. Хотел бы вылизать всю сладость, что стекает с моих слов, и говорить о людях, которые пинают беременных женщин в живот или мочатся в стаканы и предлагают это свое шампанское путанам, с которыми проводят ночи.

Чтобы рассказать о сегодняшней жизни, нужно иметь силу молодых матерей, которые рожают на улице и выбрасывают этот живой комочек мяса в мусорные бидоны. Я все твержу, что нужно слушать симфонию дождя. К сожалению, не умею делать лучше, и струны нежности держат меня вдали от ужасающей правды.

Оптимизм ночи угасает, дрожа перед светом свечи или в белизне молока в стакане на тумбочке.

В Москве однажды

Увидел я жену перед букетом роз,

Увядших в вазе.

И временами падал лепесток.

Хотелось ей услышать

Дыханье тишины,

Когда листок стола касался,

Та тишина и в нас жила.

Быть может, мне просто хотелось оттянуть время отъезда, но я отошел от уже уложенного чемодана и начал снова копаться в ящиках старой мебели, отыскивая то, что случайно мог забыть и оставить. Нахожу ключ. Не мой. Иду проверить, не от той ли он комнаты, что хозяин запер и не хотел, чтобы ею пользовались. Чувствую, что ключ поворачивается в замке. Открываю, но не вхожу. Не хочу проливать свет на эту маленькую тайну. Много раз я представлял себе, что могло быть закрыто там, в этой комнате. Какие-то неясные догадки, предположения и только Память возвратила мне историю о Б. Пастернаке. Не помню, кто рассказал мне это. Пастернак жил какое-то время на даче и должен был возвратиться в Москву. Когда друг заехал за ним, чтобы отвезти домой, поэт медлил и долго не спускался к машине, в которую уже погрузил вещи. Друг застал его сидящим на кухне в полном молчании. Подождав немного, обратился к поэту. «Что случилось?» «Нет, ничего, — ответил Пастернак тихо. — Я прощаюсь с самим собой в том месте, где прожил сорок дней в тишине». Вот и я сидел и никак не мог решиться. Наконец, выхожу, но тут же возвращаюсь. Как будто что-то позвало меня назад. Без сомнения, это был запах, легкий, но очень определенный. Подумал, что память вновь возвращает мне запах разрушенной церквушки, аромат лимонов. Теперь он заполнил собою уже весь дом. Я понял, что этот запах исходил из затворенной двери. И должен был ее открыть. Не сразу решаюсь на это. Передо мной предстает нечто, поразившее меня, похожее на чудо: весь пол комнаты был покрыт травой «Луиза». Казалось, в этой комнате вновь выросла, возродилась та самая трава разрушенной церкви. Я сидел и думал, пока не понял, что все мои ответы превратились в вопросы.

Максимы

Мой дом стоит так высоко, что до него доносится кашель Бога.

*

Тишина становится пищей старости.

*

Никому не хочется спешить к правде.

*

Говорим по-иному, когда идет дождь или солнце обжигает язык.

*

Наша жизнь — это подвешенный шаг в пустоте.

*

Дню нынешнему завтра не дано.