В подполье Бухенвальда - Валентин Васильевич Логунов

— Это пока. Потом что-нибудь придумаем, — сказал он, уходя.

Работа несложная, но нужно было только всеми мерами избегать попадаться на глаза эсэсовцам.

Три моих сотрудника по рентгеновскому кабинету совершенно разные люди, что не мешает им жить в полном согласии. Старший, или заведующий, очень спокойный, уравновешенный австриец Алойз. На одежде носит черный треугольник саботажника. Он один управляется с аппаратом при рентгеновских съемках. Его помощником неожиданно оказывается знакомый мне чех Франц Ухса, которому мне пришлось перевязывать в штайнбрухе разбитую бутылкой голову. Он проявляет пленки, заведует химикатами. Третий — молодой неразговорчивый немец с зеленым знаком уголовника. По его же словам, он был многообещающим бандитом. Иногда он рассказывает о вооруженных налетах и грабежах, в которых ему приходилось участвовать. Для рентгеновского кабинета он ничего не делает, но это, по-видимому, никого не беспокоит. Каждое утро он вынимает из своего ящичка целый набор маленьких стамесочек, долотец, ножичков самой разнообразной формы и размеров. Под его умелыми пальцами из кусков дерева создаются замечательной красоты каравеллы, фрегаты, бриги — модели кораблей парусного флота. Тонкая резьба на бортах, корме, отделка всех мельчайших деталей делают его изделия настоящими произведениями искусства. Эти красивые игрушки, оказывается, пользуются большим спросом. Временами появляются эсэсовские офицеры и уносят чудесные корабли, а у нашего Ганса появляются хорошие продукты, сигары, и он с нами охотно и бескорыстно делится этими богатствами, просто невероятными в Бухенвальде.

Франц Ухса — чешский коммунист, подпольщик-профессионал и к своему заключению в Бухенвальде относится, как к чему-то должному. Это человек удивительного оптимизма, и с ним легко и как-то приятно дружить. Он беспредельно верит в победу Советской Армии и как о чем-то скором и неизбежном говорит о днях, когда мы поменяемся ролями с эсэсовцами. К нему часто приходят какие-то люди, и сам он все время шныряет по блокам.

Мне тоже часто приходится по вечерам бывать на многих блоках, встречаться с моими многочисленными знакомыми беглецами. У меня все-таки состоялся разговор с человеком со шрамом на щеке, так неудачно когда-то прерванный моими ребятами. Этот человек — Сергей Семенович Пайковский — очень много знает о лагере и особенно о людях.

— В основном здесь золотой народ. Сила! Фашисты, сами того не подозревая, в этих своих концентрационных лагерях, действительно, концентрируют мстителей, закаленных нечеловеческими муками. Своеобразный искусственный отбор, так как слабые не выдерживают и гибнут. И сейчас еще есть такие, которые перерезают вены или бросаются на проволоку и сгорают под током. Мы себе такую вольность позволить не можем. Мы солдаты и здесь должны чувствовать себя в строю. Говоришь, нет строя? Значит, нужно создать. В этом наша задача, — и он постепенно, но настойчиво, словно советуя, внушает мне, как лучше и безопаснее организовать моих беглецов в монолитную группу, в то же время не нарушая правил конспирации.

Иногда встречаю Николая Кюнга. Он почти всегда расспрашивает меня о ком-нибудь из моих ребят, и если человеку приходится действительно очень плохо, то после разговора с Николаем обязательно откуда-то приходит помощь. Он признается, что группа товарищей, узнав через чехов, работавших в канцелярии, что пришел смертный приговор на меня и Ивана, решила нас спасти. Мне устроили «смерть» в самом Бухенвальде, а Ивана пришлось временно отправить в одну из внешних команд, где он, по-видимому, уже «умер» и скоро должен вернуться. Две одновременные смерти людей, осужденных одним приговором, даже на фоне ежедневных массовых смертей Бухенвальда могли бы показаться подозрительными.

Мне, конечно, понятно, что не какая-то «группа товарищей», а хорошо настроенная и законспирированная подпольная организация, вопреки воле «всемогущих» эсэсовцев, распоряжается нашими судьбами и что Николай не последний винтик в ее механизме. Конечно, не случайно подполковник Смирнов устроен работать штубендинстом на блоке № 30, Сергей Котов санитаром-контролером на блоке № 44, а Михаил Громаковский — на блоке № 39.

— Люди пошли в народ, — смеется Николай. — Пора! Скоро и тебе придется расстаться с своим рентгеновским кабинетом.

— Неужели выживем, Николай?!

— Должны! Обязательно! Ведь мы — советские люди! — отвечает он уже знакомыми мне словами.

Как-то вечером, после раздачи ужина, ко мне подошел худой человек в полосатой одежде. Выбрав момент, когда около меня никого не было, он, облокотившись на стол, тихо шепнул:

— Валентин, тебя около блока один человек дожидается. Хочет поговорить.

— Иди. Сейчас приду.

За углом блока, пряча лицо в поднятый воротник шинели, стоял Иван Иванович Смирнов.

— Пойдем прогуляемся, Валентин. Погодка сегодня прямо-таки не бухенвальдская. Только иди быстро, с деловым видом.

Я всегда был рад видеться с этим человеком, готов был выполнить любое его поручение, пойти на все возможное и невозможное. Погода, действительно, напоминала февральский вечер где-нибудь на Рязанщине, и хотя от косых лучей прожекторов небо казалось особенно черным, а над трубой крематория, как обычно, билось пламя, растеривая искры, зато под ногами поскрипывал чистый снежок.

— Прежде всего сейчас у нас с тобой разговор о «Князе Игоре» Бородина.

— Как о «Князе Игоре»? — не понял я.

— Мы с тобой не маленькие, Валентин. Я не сомневаюсь, что и тебе уже кое-что стало понятным в обстановке лагеря. Не буду скрывать, что со мной уже говорили некоторые товарищи, и я горжусь этим доверием. Если ты мне не доверяешь или не надеешься на себя, то не будем и начинать этого разговора. Разговор серьезный, но мы с тобой, по-моему, знаем друг друга.

— Иван Иванович! Да я… Хоть сейчас! — непроизвольно вырвалось у меня.

— Я не сомневался. А сейчас прежде всего осторожность. Будешь держать связь со мной и никаких вопросов. Как мне стало известно, обстановка в лагере сложна до необычайности. Среди заключенных действует большая сеть провокаторов и предателей. Малейший промах в словах, поступках, даже в интонации голоса или взгляде влечет за собой смерть. Это тебе не смерть на фронте. Там проще. Там перед тобой прямой, определенный враг и смерть почетная. А здесь мучительная, тяжелая смерть и великая ответственность за товарищей. Думаю, что это нам обоим ясно?

— Готов на все! Как я ждал этого дня, Иван Иванович! Ведь не зря же мне спасли жизнь, вытащили из штайнбруха, дали веру в людей, надежду. Приказывайте!