Умирая за идеи. Об опасной жизни философов - Костика Брадатан

«держать в руках» ситуацию. Хайдеггер максимально использует подобные аллюзии и помещает руку в центр своей философской антропологии. Он классифицирует реальность, с которой мы сталкиваемся, согласно тому, в каком виде она попадает нам в руки: во-первых, это может быть что-то конкретное, проявляющееся в процессе «заботливого общения» с окружающим миром, и тогда предметы «направляются» в руки для того, чтобы можно было их «уловить» (хайдеггеровское Zuhandenheit, «подручно»); во-вторых, это могут быть объекты теоретического знания, неопределенно маячащие где-то «перед» руками (он называет это «налично»/Vorhandenheit). Хайдеггер хватает обычное слово, заточает его в изолятор, начинает давить на него все сильнее и сильнее, «обрабатывая» его, как преступника в допросной, до тех пор, пока бедняжка не выкладывает все свои секреты.

Предположительно, причиной такого специфического использования слов является необходимость изменить способ формулирования философами вопросов. Однако могут быть и другие причины, которые служат объяснением преднамеренного использования непонятного философского языка. Всегда существовала группа философов, которая свои аргументы излагала в завуалированном виде, через полунамеки, пользуясь сложной терминологией.

Все выглядит так, будто общение для этих людей означает возведение непробиваемых стен из слов между тем, что рождается у них в голове, и теми, кто их читает[97]. Такая «риторика сокрытия» действует двояким образом. Например, философ, желая передать какую-то мысль, как бы протягивает вам руку. Понятно, что он хочет высказаться, хочет быть услышанным, иначе бы ничего не публиковал. Он находится в поиске слушателей, может быть даже последователей. Но когда наступает «момент истины», она излагается таким образом, что публика остается в недоумении. Своеобразие риторики, которую применяет философ, скорее вводит слушателей в замешательство, чем дает им просветление. Рука, которая изначально казалась многообещающе простертой, теперь выглядит стремящейся оттолкнуть вас.

Подобная ситуация встречалась и в истории религий. В некоторых христианских монашеских орденах существовала следующая практика: тому, кто хотел стать членом братства, сначала отказывали в грубой форме и даже бросали в такого человека камнями. Если он настаивал, его долго заставляли ждать ответа. Если этот человек продолжал стоять у ворот монастыря, его с неохотой впускали, но снова подвергали жестокому обращению. Нечто подобное существовало и в дзен-буддизме. Когда кто-то хотел стать учеником известного мастера, его сначала просили выполнить унизительную работу или даже какое-то бессмысленное действие, например заполнить бездонную бочку. Такие практики не являются пустым ритуалом, а представляют собой важное действие, предназначенное для проверки серьезности намерений новичка. Они служат проверочным тестом, благодаря которому вступление в орден или общину становится непростым и зна́чимым шагом.

Подобно тому, как дзен-мастер, проводя кандидатов через определенные ритуалы, приобщает их к мучительным страданиям, так же и Хайдеггер встречает своих читателей испытаниями и трудностями. Конечно, он не бросает в них камни, как древние отцы, но им приходится столкнуться с чем-то не менее опасным. Например, с таким предложением: «Эмпиричность факта присутствия, в качестве какого всякий раз существует любое присутствие, мы называем фактичностью»[98]. Все выглядит так, как будто для того, чтобы не привлечь нежелательных читателей, Хайдеггер держит всех на расстоянии. Те, кто легко разочаровывается, скоро уйдут, но они — не большая потеря! Те же, кто по-настоящему заинтересован, как-нибудь доберутся до смысла. Те немногие, кто, столкнувшись с изощренными пытками и синтаксическими испытаниями немецкого языка Хайдеггера, будут продолжать стоять «у ворот» смысла, могут считать, что испытание пройдено. Они — самые настойчивые: они боролись с текстом своего мучителя до тех пор, пока тот не начал сдаваться, они прокладывали свой путь сквозь слова с таким усердием, что сопротивление в конце концов прекратилось[99].

Бытие к смерти

Так о чем же работа «Бытие и время»? Название говорит само за себя: бытие есть время (должно соотноситься с ним). Первая страница книги Хайдеггера раскрывает цель ее написания, которая состоит «в интерпретации времени как возможного горизонта любой понятийности бытия…». Хайдеггер стремится к тому, чтобы задать «вопрос бытия» (Seinsfrage), а именно: «Почему существует нечто вместо ничто?» Важнейшей составляющей данного вопроса является наличие того, кто его задает. Хайдеггер считает, что обладатель методичного ума, прежде чем обратиться к вопросу о бытии, должен поднять вопрос о том, кто ставит данный вопрос:

Задавание этого вопроса как модуса бытия определенного сущего само сущностно определено тем, о чем в нем спрошено, — бытием. Это сущее, которое мы сами всегда суть и которое среди прочего обладает бытийной возможностью спрашивания, мы терминологически схватываем как присутствие [Dasein][100].

Анализ понятия Dasein, буквально означающего «вот-бытие», «здесь-бытие», но которое многие переводчики оставляют без перевода, составляет бо́льшую часть книги «Бытие и время»[101]. Dasein, которое «есть сущее, которое, понимая в своем бытии, относится к этому бытию»[102], относится к такому опыту существования в мире, характерному только для людей. Хайдеггер анализирует «здесь-бытие» с точки зрения его фундаментальных основ, в отношениях с другими сущностями, с которыми оно вступает в контакт, а также с сущностями, подобными ему, в его «базовом состоянии» (заботе), в его «заброшенности» в мир, в его настроениях и, наконец, в соотношении со временем и конечностью.

Тема смерти в данном случае играет ключевую роль. Когда Хайдеггер определяет Dasein как «Sein-zum-Tode», или «бытие-к-смерти», делая таким образом смерть главным условием человеческого бытия, он фактически восстанавливает связь со старой медитативной традицией, смысл которой кратко выражен в средневековой гомилии: «Как только человек вступает в жизнь, он становится достаточно старым для того, чтобы умереть». Согласно данной философии, смерть не является тем событием, которое произойдет когда-то в будущем; она уже здесь, потому что является неотъемлемой частью жизни. Смерть не приходит к нам извне, мы носим ее внутри себя. Действительно, в соответствии с данной традицией, хорошая жизнь должна включать в себя согласие с присутствием в ней смерти. В целом ваше существование приобретет смысл, если вы научитесь настраиваться на это онтологическое соседство[103]. Для Хайдеггера «суть, движение, смысл жизни полностью объединены с бытием-к-смерти»[104]. Чтобы улучшить жизнь, Монтень советует нам впустить в нее смерть. Хайдеггер же может сказать с усмешкой, что делать это не обязательно, что смерть всегда присутствует в жизни. Быть человеком — значит «бытийствовать к смерти».

Хайдеггер использует поразительную метафору для иллюстрации силы этой «направленности». Он сравнивает человеческую жизнь с процессом созревания: можно сказать, что мы живем только до тех пор, пока «не созрели». Состояние «зрелости», к которому стремится жизнь, является ее концом: чем больше мы становимся зрелыми, тем ближе подходим к смерти. Хайдеггер писал, что «плод стремится к зрелости» и «это стремление