Франко Дзеффирелли - Автобиография

Мы просидели в овраге еще два дня. Немцы продолжали подниматься в горы, уничтожая все на своем пути.

Ночью мы перебрались через дорогу, перебегая от оврага к оврагу, поднялись по склону холма и оказались в лесу. Внезапно меня охватило странное чувство. Мне показалось, что я могу ориентироваться, «видеть» в абсолютной темноте, как будто обрел дополнительное зрение, и вспомнил, что говорил профессор Фучини. Я уже рассказывал о нем и о том, что он распахнул перед нами новые горизонты. Поэтому, само собой, что в ту ночь 1944 года, когда я без труда ориентировался в темноте, мне припомнилось, чему он учил нас и что неожиданно получило такое необыкновенное подтверждение. В кромешной тьме я различал дерево перед тем как на него налететь, останавливался на краю пропасти или перед валуном на пути.

При этом под тьмой я подразумеваю полную темноту. Февральская ночь в лесу в тосканских горах… В небе ни звездочки, нигде ни огонька, ни костерка, если пробивался из какого-нибудь домика свет, его сразу надо было гасить — затемнение военных лет. Сплошная темень, все окутавшая непроглядная ночь. И при этом мне удавалось вести отряд. Постепенно и шаги товарищей становились увереннее, наверное, и в их мозгах пробудились те «спящие клетки», которые давно заменило электричество и другое освещение.

А еще во мне проснулась какая-то родовая память, будто я шел по знакомым местам. На рассвете мы вышли к крестьянским домам. Да, они были мне знакомы, знаком запах печного дыма: мы оказались в Борселли — деревне, где в детстве я проводил идиллические летние месяцы. Неужели это не сон? Мы нашли приют в пещере, полной соломы и утвари, коза стояла на привязи. Потом мы услыхали шаги и скрип отворяемой двери. Это был мой «братец» Гвидо, сын Эрсилии. Мой одногодок, он, подобно мне, уклонился от призыва в армию и был в бегах. В первое мгновение Гвидо меня не узнал и собрался было бежать, но постепенно невероятная правда дошла до него, и мы радостно обнялись.

Весной 1944 года Сила попытался навести порядок среди разрозненных гарибальдийских бригад и начал внедрять партизан к фашистам, которые тогда призывали поголовно всех молодых людей, оставшихся во Флоренции. Мне было приказано вернуться к родным, которые жили в эвакуации в Кьянти, и ждать приказа от Комитета национального освобождения.

Майским вечером я тронулся в путь, мне нужно было переправиться через Арно около Реджелло. За мной увязался бездомный песик. Когда я приблизился к мосту Фильине, мне стал о понятно, что его не перейти, — кругом немцы. Назад пути тоже не было. Я подхватил песика на руки и, собрав все свое мужество, зашагал к мосту. Вытащил окурок и попросил прикурить у немецкого солдата, крепкого светловолосого парня. Он внимательно рассмотрел сначала меня, потом собаку, протянул мне спичку и погладил песика. Я понял, что он меня оценивает. Должно быть, он решил, что одетый в лохмотья парнишка с собакой на руках не представляет опасности. Он протянул мне две сигареты и, пока я шел по мосту, крикнул другим солдатам, чтобы они пропустили меня. Часовой на другой стороне тоже погладил песика. Мне было трудно поверить, что передо мной враги: двое парней моего возраста, только и мечтавших, чтобы попасть домой.

— Как зовут твоего пса? — спросил солдат на плохом итальянском. Я на секунду запнулся и с невинной улыбкой ответил:

— Муссолини.

Немец расхохотался и закричал приятелям на другом берегу:

— Муссолини! Ха-ха-ха!

Перейдя мост, я двинулся проселками, которые хорошо были мне знакомы. Наконец запах родного дома! Вечером я уже был в Луколене, куда перебрались мой отец и сестра Фанни с сыном. Какая это была радостная встреча! Мы не могли наговориться, рассказывая о том, что произошло за месяцы разлуки.

Спустя неделю мне пришлось вернуться во Флоренцию. Приятель из Комитета национального освобождения, во главе которого стоял граф Медичи Торнаквинчи, передал мне приказ связаться с партизанами в городе и проникнуть в новое подразделение Compagnia della Morte — «полка смерти». Правительство «Республики Сало»[15] обратилось ко всем юношам с призывом вступать в армию, чтобы остановить союзные войска. Говорили, что немцы вот-вот пустят в ход новое секретное оружие — страшное, ни на что известное не похожее. Нацистская пропаганда твердила о нем без передыха: речь шла о водородной бомбе. Фронт в районе Монте-Кассино был прорван, немцы отступили, союзники вошли в Рим. Итальянские фашисты отчаянно цеплялись за напрасную надежду, что немецкое оружие сможет в последнюю минуту их спасти.

Утром 5 июня я поймал груженную овощами колымагу и на ней поехал в город. Забравшись в кузов, я стал обсуждать положение дел с попутчиками, которых водитель подбирал на дороге. Мы, не таясь, беседовали о последних событиях. Грузовичок ненадолго остановился в Страда, хорошенькой деревушке района Кьянти, где к нам подсел странный тип с горбом. А мы в возбуждении продолжали говорить об освобождении Рима, которое произошло накануне. Горбун за всю дорогу не проронил ни слова.

На следующее утро я направился в фашистский штаб, располагавшийся в старинном палаццо в центре города. Я болтал с другими ожидающими, когда кто-то меня окликнул, и увидел перед собой горбуна. Он напомнил мне, что мы накануне проделали вместе путь из Страда во Флоренцию. Я не отрицал. У меня был приказ всячески избегать любых столкновений и скорее признаваться, чем пытаться бежать.

— Ну, ехали вместе. А что?

— Тебя послушать, так ты на стороне англичан и американцев, — заметил он. — Причем это еще мягко сказано!

— Что ты такое говоришь? — беспокойно ответил я. — Неужели я бы пришел сюда, если бы не был фашистом?

Но он запомнил все, что я говорил в грузовике, в точности повторил мои слова и пошел позвать часового. Я сначала думал бежать, но шансов у меня не было. Да и потом, такая попытка только подтвердила бы его подозрения. Меня отвели в командование штаба. Там паковали вещи перед отъездом. Они хотели заполучить последних призывников и убежать на север. Вид у них был жалкий — небритые, еле стоящие на ногах. После долгого ожидания в кабинет вошел молодой чернорубашечник лет на пять постарше меня с холодными глазами стального цвета. Он быстро и очень жестко начал меня допрашивать.

— А до сих пор ты что делал? Почему не явился по повестке год назад? Знаешь, что за это полагается смертная казнь?

Я сказал, что у меня был нервный срыв.

— Я скрывался в деревне, но теперь мне лучше, и я хочу помочь родине, — заявил я, призвав на помощь все свои актерские способности.

Тут еще один фашист, тоже небритый, подошел ко мне и влепил звонкую пощечину.