Шерил Стрэйд - Дикая

Ознакомительный фрагмент

На прошлой неделе мне исполнилось 26 лет. Это был первый день рождения в моей жизни, когда меня не поздравил ни один человек.

А потом стали колоть.

Это было здорово. Это было нечто необыкновенно-прекрасное и не принадлежащее этому миру. Как будто я нашла настоящую планету, о существовании которой всегда знала. Планету Героин. Место, где не было боли; где смерть матери, и отсутствие в моей жизни отца, и распад нашей семьи, и расставание с человеком, которого я любила, — все это было неприятностями, в сущности, не такими уж страшными.

По крайней мере, так казалось, когда я была «на приходе».

По утрам моя боль усиливалась в тысячу раз. По утрам оказывалось, что в моей жизни есть не только эти печальные факты. Теперь был еще один, дополнительный факт — то, что я превратилась в кучу дерьма. Я просыпалась в убогой комнатенке Джо, и все говорило мне об этом: лампа и стол, книга, которая упала, раскрывшись, и теперь лежала, распластав по полу свои мятые страницы. В ванной я умывалась и всхлипывала в ладони, делая несколько быстрых вдохов, готовясь к работе официантки, которую нашла себе в ресторане, где подавали завтраки. Я думала: это не я. Я не такая. Прекрати это. Хватит. Но после рабочего дня я возвращалась с комком наличных, чтобы купить еще одну дозу героина, и думала: Да. Я до этого дошла. Я докатилась до того, чтобы зря растратить свою жизнь. Я превратилась в наркоманку.

Но этому не суждено было сбыться. Однажды мне позвонила Лиза и сказала, что хочет повидаться. Я не теряла с ней связи, подолгу тусовалась у нее дома, рассказывая ей некоторые подробности того, чем занимаюсь. В этот раз, как только я переступила ее порог, я поняла, что все не так просто.

— Ну-ка, расскажи мне о героине, — потребовала она.

— О героине? — переспросила я беззаботным тоном. Что же я могла ей сказать? Это было необъяснимо даже для меня самой.

— Я не становлюсь наркоманкой, если тебя это беспокоит, — соврала я. Я стояла, прислонившись к кухонному шкафчику, наблюдая, как она подметает пол.

— Именно это меня и беспокоит, — резко возразила она.

— Так не беспокойся, — предложила я. И принялась объясняться, настолько рационально и шутливо, насколько удавалось. Это длится всего пару месяцев. Скоро мы это прекратим. Мы с Джо просто развлекаемся, получаем удовольствие.

— В конце концов, сейчас же лето! — воскликнула я. — Помнишь, как ты предложила мне приехать сюда, чтобы сбежать от всего? Вот я и убегаю, — рассмеялась я, хотя она не поддержала мое веселье. Я напомнила ей, что никогда прежде у меня не было проблем с наркотиками; что я употребляла алкоголь умеренно и умела держать себя в руках. Я экспериментирую, сказала я ей. Я — художник. Такая женщина, которая говорит «да» вместо «нет».

Она оспаривала каждое мое предложение, подвергала сомнению каждый мой вывод. Она все подметала и подметала пол, и наша беседа постепенно превратилась в ссору. Под конец она так разозлилась, что шлепнула меня веником.

Я вернулась к Джо, и мы стали разговаривать о том, что Лиза ничего не понимает.

А еще через две недели позвонил Пол.

Он хотел видеть меня. Немедленно. Лиза рассказала ему о Джо и о том, что я употребляю героин. И он немедленно сел в машину и проехал 2700 километров из Миннеаполиса, чтобы поговорить со мной. Через час я встретилась с ним дома у Лизы. Был теплый солнечный сентябрьский день. На прошлой неделе мне исполнилось 26 лет. Джо об этом не вспомнил. Это был первый день рождения в моей жизни, когда меня не поздравил ни один человек.

— С днем рождения, — сказал Пол, когда я открыла дверь.

— Спасибо, — сказала я чуть слишком официальным тоном.

— Я хотел позвонить, но у меня не было твоего номера… я имею в виду, номера Джо.

Я кивнула. Мне было так странно видеть его! Моего мужа. Фантом из моей настоящей жизни. Самого настоящего человека из всех, кого я знала. Мы сидели за кухонным столом, и ветви смоковницы постукивали в окно, а веник, которым шлепнула меня Лиза, стоял, прислоненный к стене.

Он проговорил:

— Ты выглядишь по-другому. Ты кажешься такой… как бы это сказать? Кажется, будто тебя здесь нет.

Я поняла, что он имеет в виду. Его взгляд сказал мне все то, что я отказывалась слышать от Лизы. Я была другой. Меня там не было. И такой меня сделал героин. И все же мысль о том, что от него придется отказаться, казалась мне невозможной. Я поглядела Полу прямо в лицо, и это заставило меня осознать, что мои мысли путаются.

— Просто расскажи мне, зачем ты это с собой делаешь, — попросил он. Взгляд его был мягок, а лицо его было таким родным. Он потянулся через стол и взял мои руки в свои, и мы держались друг за друга, глядя друг другу в глаза, и по моим щекам потекли слезы, а потом заплакал и он. Он хочет, чтобы я поехала с ним домой, сегодня же, проговорил он ровным тоном. Не ради воссоединения семьи, но чтобы убраться отсюда. Убраться не от Джо, но от героина.

Я сказала ему, что мне нужно подумать. Я поехала обратно к дому Джо и села на солнце, в садовый шезлонг, который Джо держал в проулке позади здания. Героин заставил меня отупеть и отдалиться от себя самой. Мысль начинала формироваться в моем разуме, а потом испарялась. Я не могла заставить себя нормально мыслить, даже когда не была «на приходе». Пока я сидела там, ко мне подошел какой-то мужчина и сказал, что его зовут Тим. Он взял меня за руку, пожал ее и сказал, что я могу доверять ему. Спросил, не одолжу ли я ему три доллара на подгузники для ребенка; потом — не может ли он зайти в мою квартиру и позвонить по телефону, а потом — не разменяю ли я ему пятидолларовую купюру и так далее. Бесконечный ряд хитрых вопросов и жалобных историй, которые смутили меня и заставили встать и вытащить последнюю свою десятку из кармана джинсов.

Взгляд Пола сказал мне обо всем. Я была другой. Меня там не было. И такой меня сделал героин.

Увидев деньги, он вытащил из-под рубашки нож. Он приставил его к моей груди, осторожно, почти вежливо, и прошипел:

— Дай-ка мне эти денежки, милая.

Я собрала свои немногочисленные пожитки, написала записку Джо и приклеила ее к зеркалу в ванной, а потом позвонила Полу. Когда он притормозил на углу, забралась в его машину.

Я сидела на пассажирском сиденье, пока мы ехали через всю страну, и мне казалось: вот она, моя настоящая жизнь — рядом. Но до нее не дотянуться. Мы с Полом ссорились, и кричали, и машина тряслась от нашей ярости. Наши слова были чудовищны в своей жестокости — а потом мы разговаривали мягко, как ни в чем не бывало, потрясенные друг другом и самими собой. Мы решали, что разведемся, а потом — что не будем этого делать. Я ненавидела его — и любила. С ним я чувствовала себя пойманной в ловушку, клейменой, но поддерживаемой и любимой. Как дочь.