Ирина Роднина - Слеза чемпионки

Ознакомительный фрагмент

Почему я так долго рассказываю предысторию? Закончился чемпионат мира, очень нелегкий для нас, закончились показательные выступления, мы разбежались по номерам, переоделись и собрались у лифта, уже в вечерних платьях, уже с бокалом шампанского внутри. Стоим, ждем. Вся команда жила — двадцать восьмой и двадцать девятый этажи. Останавливается лифт. Мне же надо быть первой везде! Я, естественно, влетаю первой, и тут же за мной закрывается дверь. Этот чертов лифт начинает с минус восьмого и до плюс пятьдесят второго несколько раз ходить вверх и вниз. Когда он наконец остановился (а остановился он на том же двадцать восьмом этаже), я уже сидела на полу с размазанной от слез и ужаса краской вокруг глаз. Когда я попала в банкетный зал, то тут же начала «лечиться» джином с тоником, принимая его как микстуру. На голодный желудок, после выступления, меня, естественно, быстро развезло. Объявили номер — предложили каждой команде исполнить свои национальные песни. Мне категорически петь нельзя, но тут активность меня снова подвела. Плюс джин с тоником. Я вытащила Юру Овчинникова, Иру Воробьеву, еще нескольких человек на сцену, и там мы начали договариваться, что петь. Выяснилось, что мы более или менее все знаем «Катюшу». Затянули. Быстро выяснилось, что кроме припева никто дальше слов не знает, и мы все время выводили: «Выходила на берег Катюша. Расцветали яблони и груши, выходила на берег Катюша…» Помню, как стояла посреди зала Анна Ильинична, безумно гордая, что ее дети поют, и совершенно ошалевшие японцы, потому что, в отличие от нас, они эту песню знали наизусть.

Второй случай произошел в Тбилиси. В столицу Грузии нас пригласили на показательные выступления. По-моему, это был семьдесят шестой год. Там был маленький каточек. Первый ряд сидел ниже арены, то есть у них лица оказались чуть выше уровня льда. Слишком маленький каток для нас с Зайцевым, чуть ли не треть от нормального. Я весь прокат думала, как бы кому-нибудь не испортить физиономию. Тем более что это Кавказ, и в первых рядах сидят самые уважаемые люди. В первый день мы с Зайцевым не катались, а буквально ходили по этой площадочке, демонстрируя какие-то поддержки. Если вы были в Тбилиси, то и рассказывать ничего не надо. Если не были — не поверите. Мы выходили с катка, у служебного входа стояла кавалькада машин. Каждого, кто после своего выступления освобождался, тут же сажали в одну из машин и куда-то отвозили. Поздно ночью мы собирались в гостинице. Кто с кем у кого в каких гостях был, разобраться невозможно. На второй день нам кататься было легче, площадка уже не казалась такой маленькой, а на третий день выяснилось, что на ней полно свободного места.

Зайцева от нас куда-то увезли, мы с Надей Горшковой оказались в чьем-то доме. После выступления всегда хочется пить. Только уселись — прямо перед нами стоит глиняный кувшинчик. В нем то ли сок холодный, то ли морс. Мы же не знали, дурочки, что это молодое вино. Нетрудно себе представить, в каком мы оказались состоянии. В доме, к несчастью, кроме этого шикарного стола и людей, сидящих за ним, из которых мы никого не знали, еще стоял рояль. Мы вышли с Надей к роялю и там заголосили: «А, мама? Мама, мама, люблю цыгана Яна.» Позже выяснилось, что мы оказались в доме ректора консерватории, а в гостях у него помимо нас было руководство детского хора из Одессы, который гастролировал в это время в Тбилиси. Утром я поняла: лучше будет, если я никогда в жизни не буду петь!

Открытие Америки

На чемпионате мира шестьдесят девятого года Протопопов нами был окончательно повержен. Чемпионат проходил в Колорадо-Спрингс, высота две с половиной тысячи метров над уровнем моря, тяжело было тренироваться даже нам, а ему не то что кататься, просто дышать уже было трудно. В первый день проезжаешь круг по катку, а после сразу подъезжаешь к бортику и за него держишься. Иначе тебя начинает вести. Кислородное голодание. А мы прибыли в Колорадо за три дня до соревнований. Врача в команде нет, он приехал позже. Утром просыпаешься, у тебя из носа или из ушей кровь на подушке — высота. Никакой специальной подготовки на высокогорье у нас не проходило. На этот раз мы летим на чемпионат уже с Жуком. Он у меня спрашивает: «Ну, Иришенька, какие у тебя планы на чемпионате мира?» Я: «Станислав Алексеевич, я бы очень хотела выиграть «серебро»». Он: «Ты с ума сошла?» — «Смотрите, у меня есть «бронза» за чемпионат Советского Союза. Сейчас мы выиграли «золото» на чемпионате Европы. Хорошо бы «серебро», чтобы полный комплект иметь». Жук возмущенно: «Дура ты, да вы уже выиграли у чемпионов мира, у олимпийских чемпионов, как же ты можешь ниже спускаться?» Я привожу дословно наш диалог, потому что он говорит о том, что я не очень понимала значение нашей победы. Шестьдесят девятый год для меня стал одним из самых ярких в жизни: нам вручили значки заслуженных мастеров спорта, мы выиграли чемпионат Европы и теперь летим на чемпионат мира.

Тогда же я впервые увидела, как Жук пьет. Прежде я никогда подобного не замечала. Создавалось впечатление, что он продолжает праздновать нашу победу. Руководителем делегации назначили директора Дворца спорта в Лужниках Анну Ильиничну Синилкину. Мы жили не в официальной гостинице чемпионата, а в каком-то пансионате. Четыре человека в комнате. Денег заплатить за лед не было, и мы первые два дня просто гуляли. В первый день ходили в горы, причем все местные жители, проезжая, сигналили, предлагая нас подвезти. На второй день Анна Ильинична, понимая, что мы начинаем тухнуть, берет некую сумму (у нее же были какие-то деньги на команду) и ведет нас всех смотреть фильм «Ромео и Джульетта» Дзефирелли. Сидим в зале все в слезах и соплях, фильм идет на итальянском языке с английскими субтитрами. Выходим, и Стасик, который был немножко навеселе, говорит: «Какой классный сюжет. Но зачем такой плохой конец придумали?» Я, не врубаясь, ему говорю: «Станислав Алексеевич, это же Шекспир». А сама слезы вытираю, носом хлюпаю. Он говорит: «Я и говорю, сюжет классный, зачем такой конец? Смотри, все плачут». — «Но это же Шекспир! «Ромео и Джульетта»!» Он снова: «Я и говорю, классный сюжет».

До этого вечера я ему совершенно безоговорочно верила, верила всему, что бы он ни говорил, что бы ни делал, выполняла все его поручения. Один раз он мне сказал: «Руки слабые». Я эхом: «Слабые». — «Значит, мало качаешься». Я: «Да нет, я все задания выполняю». Жук: «Утром проснулась, на пол упала и отжалась двадцать раз». И я действительно с кровати падала на пол и отжималась. Дальше: «Голеностоп слабый». Я повторяю: «Слабый». — «Ты в метро спускаешься на эскалаторе?» Я говорю: «Спускаюсь». Он приказывает: «Наверх надо бежать». И я с сумкой, всех расталкивая, бежала по эскалатору как ненормальная. А тут, может быть в первый раз, я вдруг поняла, что он не бог. Я даже не смеялась над ним. Я представить себе не могла, как реагировать на то, что мой учитель не знает Шекспира.